Щедрова Любовь Ивановна
(1929 – 2006) Прозаик, поэт. Член Союза писателей СССР С 1988 г.
Родилась 20 сентября 1929 г.в д. Засопка Забайкальского края. В 1948 г. приехала в Иркутск, затем, в 1953 г. в Ангарск. Работала секретарем-машинисткой, библиотекарем, пожарным-профилактиком.
Писать начала со школьной скамьи для художественной самодеятельности, первые заметки размещались в стенгазетах. С 1965 года стала посещать ангарское ЛИТО, публиковаться в городских и областных газетах.
В 1984 г. из под ее пера вышел роман «Ингода» – о забайкальской деревне первых лет советской власти, который Л. Щедрова писала около 15 лет. Произведение имело большой успех, с ним Любовь Ивановна была принята в Союз писателей. Всего на счету Щедровой двенадцать книг прозы и поэзии, в том числе, и для детей. Незаконченным остался роман «Крутояры». Также писательница занималась редактурой – составила несколько сборников : «Грани», «Полвека от войны», «Подсказала строку Ангара».
В творчестве Любови Щедровой прослеживается тема трудной истории нашего отечества — гражданская война, предвоенные и военные годы, современная действительность. Но, главное, это отражение всех драматических событий в судьбах и душах простых людей, главных героев прозы и поэзии Щедровой. Ее рассказы, повести, публицистические статьи печатались в коллективных сборниках, журнале «Сибирь», областных и центральных газетах.
Большой вклад Любовь Ивановна внесла в развитие литературы г. Ангарска. С 1990 –х г. она руководила Ангарским литературным объединением, которое вывела в ряд лучших кузниц литературных кадров Иркутской области.
Обладала она и талантом художника, с помощью цветных нитей создавала уникальные картины и полотна.
Л. Щедрова имела звание лучшего стахановца, ветерана Великой Отечественной войны, она награждена Почётными грамотами и медалями за безупречную службу в МВД.
Скончалась 31 октября 2006 г. в г. Ангарске.
Отдельные издания
Ингода : роман. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1990. – 512 с. – (Советский сибирский роман).
Бесконечность начала : фантастический роман. – Иркутск : Папирус, 1997. – 224 с.
Азартен ожог сентября : [стихи]. – Ангарск, 1998. – 29 с.
Веселые и грустные стихи для детей. – Ангарск, 1998. – 25 с.
Во имя неба и земли : стихи. – Ангарск, 1998. – 29 с.
Сурова у счастья хватка : [стихи]. – Ангарск, 1998. – 31 с.
Я совмещу несовместимое : [стихи]. – Ангарск, 1998. – 30 с.
Басни. – Ангарск, 1999. – 21 с.
Перед завтрашним утром в долгу : [стихи]. – Иркутск : Иркутский писатель, 2000. –208 с.
Правила игры : рассказы, повесть, публицистика. – Иркутск : Иркутский писатель, 2003. – 220, [3] с.
Выветрись, бессонница! : [стихи]. – Ангарск, 2005. – 24 с.
Родина к спасению взывает : [стихи]. – Ангарск, 2005. – 24 с.
Публикации в коллективных сборниках
и периодических изданиях
Бабочка-липочка: [повесть] // Подсказала строку Ангара : сборник / составители: О. А. Гизатулина, Л. И. Щедрова. – Иркутск, 1993. – С. 65–148.
Васька : [рассказ] // Сибирь. – Иркутск, 1999. – № 1. – С. 118–120.
«Забайкалью…» : [стихи] // Москва. – 2001. – № 9. – С. 85.
Победы звонкий лейтмотив : [cтихи] // Ангарск на рубеже столетий / составитель В. Н. Мутин. – Иркутск, 2001. – С. 64–65.
Говорят, что есть такая любовь… [и др. стихи] // Подробности. – Ангарск, 2003. – 18 дек. – С. 19.
Крысы [и др. cтихи] // Ангарск поэтический : антология / составитель И. Ф. Новокрещенных. – Ангарск, 2006. – С. 395–296.
И где теперь не окажусь… : [стихи] // Ангарск: смена эпох : фотоальбом / редактор Е. Юдина. – Ангарск, 2011. – С. 72.
«Я много-много лет назад…» : [стихи] // Город светлый, Ангарой хранимый : стихи поэтов Приангарья. – Иркутск, 2011. – С. 31.
Мой Ангарск : [стихи] // Ангарские ворота : альманах. – Ангарск, 2021. – № 1. – С. 5.
О жизни и творчестве
Любовь Щедрова // Писатели Приангарья : биобиблиографический справочник / составитель В. А. Семенова. – Иркутск, 1996. – С. 150–152.
Зверева, В. В. Щедрова Любовь Ивановна : 80 лет со дня рождения // Приангарье: годы, события, люди : календарь знаменательных и памятных дат Иркутской области на 2009 г. / Иркутская областная государственная универсальная научная библиотека им. И. И. Молчанова-Сибирского. – Иркутск, 2008. – Вып. 42. – С. 112–114.
Хивратова, Н. Н. Но в зал гляжу и слышу гул сердец… / Нина Хивратова // Признание. – Ангарск, 2014. – № 22 (нояб.). – С. 20–21.
Щедрова Любовь Ивановна // Ангарск литературный : справочник-антология / редактор, составитель В. В. Дмитриевский [и др.]. – Ангарск, 2018. – С. 366–373.
Любовь Щедрова
На сколько осеней дано
На сколько осеней дано
Мне времени скупой планидой?
А смерть уж сватает давно
И завлекает панихидой.
Не присягну шишиге сивой!
Не тороплюсь в ее объятья:
Заворожив покоем льстиво,
Не пустит в осень эта сватья!
А здесь так любо все вокруг:
И мягкий цвет лесов созревших,
И гроз последних грустный звук,
Прощанье птиц, свое отпевших!
Здесь дружбы прочная подстава,
Лихое к истине стремленье,
Любви сердечная отрава,
Надежд уплывших умиленье –
Идей толкучих вечный пир…
Здесь все — терпенье-нетерпенье!
И бестолковый этот мир
Люблю –
как осени горенье.
Азартен ожог сентября!
Азартен ожог сентября!
Разгульная осени пьянь,
Последним восторгом горя,
Ломает реальности грань.
Влечет с мостовых на часок
В сырую прохладу травы –
С разбитых бетонных дорог
В луга разноцветной поры.
Разуюсь, взойду на откос.
Коснется родная земля
Ступней –бриллиантами рос,
И в сказку затянет меня.
Забыто охвачены в зной
И мысли пойдут в никуда –
Глотать буду воздух в запой
И с верой: живая вода!
Абстракций осенних ожог
Приму, как веселый обман.
Последний азартный восторг
За свежесть весны не отдам!
Васька
рассказ
Бабка Дуня горазда на выдумки как никто. Всем дала клички: дочь Анна — «барышня», зять Михаил — «Емеля-пустомеля», пятилетняя Лушка — «Дылыдушка», Коля — «заскребышек». Старшую внучку назвала Василисой, будто в память о своей бабушке, а потом чего-то ради переименовала в Ваську.
Васька посмотрела в словаре: «Василий» от «Базилевса», что в переводе на русский обозначает — «царь». Выходило, что «Василиса» — «царица». Против того кто бы возражал?
Поищи-ка в поселке еще одну царицу — Василису!
Школьные тетради подписывала разборчиво: «Ученица шестого класса «А» Панова Василиса». Но учителя выкликали только по фамилии, а остальные — родня, соседи, сверстники: «Васька» да «Васька»! Улицу из края в край пройди, в редком дворе кот не Васька!
Да привыкла. Случится, спросит кто-нибудь, как зовут, выпалит: «Васька!» Спохватится, скажет полное имя, а люди все равно запомнят это «Васька»…
Бабушка — жилистая, костлявая, с темно-коричневым лицом и злыми глазами-щелочками, — себе придумала кличку и вовсе нелепую: «Дуня-помело». Утром это Помело поднимается с постели раньше всех, доит корову, варит на завтрак картошку. Пока зять ест, кричит на него:
— Ты, Емеля, с мужиками опять весь вечер пропустомелил, а обручи на кадушку за тебя кто набьет? Шофером работаешь, а дрова на исходе. О том кто думать будет — Мишка Горбачев?
По утрам Васькин отец трезвый — молчит; поест и — в леспромхоз на весь день. Бабка Дуня будит Ваську, кормит ее, заплетает косички и тоже недовольничает:
—Эко, волос-то — проволока! То ли дело у меня в молодости был — легче пуха!
Теперь реденькие остатки бабка скручивала в жгутик, покрывала голову вылинявшей, когда-то розовой косынкой. Так же бессменны на бабке кофтенка, юбка, ситцевый фартук. В ином наряде Васька бабку не помнила.
Старшая внучка уходила в школу, бабка поднимала младших. Позже всех с кровати вставала Анна, иногда и весь день не вставала. Она — полная противоположность матери: маленькая, вялая, с постоянными жалобами — на судьбу, нездоровье, на сны, что у ней чуть ли не все не к добру.
- Гли-ко, у тя пролежни на боках! — корила бабка дочь.
- Так ведь у меня живого места нет, в чем душа теплится! — ответно кричала Анна, на крик ее здоровья хватало.
- Я пятерых путных детей схоронила, а ты, барышня, на муку мне выжила!
- Ты меня, бедную, нарочно сберегла — чтоб было кого поедом есть!
- Я чем больше ругаюсь, тем быстрей с делами управляюсь, .— ухмылялась бабка.
Но приходила из школы Васька, бабка на нее оставляла все дела, исчезала и появлялась дома лишь перед приходом с работы зятя. Опять варила, стирала, мыла, чинила и ругалась, — сама говорила: в избе дым коромыслом от брани и пыль до потолка. К постоянному гвалту следовало привыкнуть, Лушка и Коля внимания на этот гам не обращали. Но они пребывали в избе лишь в то время, когда бабка пекла пирожки — с картошкой или с капустой. А Ваське надо уроки делать, плохую отметку получишь, бабка же и отчитает:
— У тя голова-то пустой котел, ли чо? Хочешь такой же барышней вырасти, как твоя мать?
Анна живо откликалась:
— Я у тебя порошиной в глазу?
— День-деньской лежишь или сидишь, в доме щепки не перевернешь, это какой характер надо иметь, — удивлялась бабка.
— Как ты, по поселку не бегаю, сплетни не собираю! — гордилась дочь.
Про Ваську забывали, ей бы радоваться, но ведь подросла, и с некоторых пор стало с Васькой что-то происходить. В перепалки она, конечно, не вмешивалась, но вместе с бабкой дивилась: мать могла часами сидеть скрестив руки на груди и в окошко глядя, или полулежа на кровати читала книги, но о прочитанном речей никогда не заводила, наталкивая Ваську на мысль, что и в книгах мать ничто не затрагивает, как и старая, серая тюль на окошках, как засиженные мухами бумажные картинки на желтых, давно не беленных стенах избы. Возьмет Анна стакан в руки — пальцы тонкие, бледные, кажется, не удержат стакана. И невозможно мать не жалеть — злая бабка, если ее ругает!
Однако и у бабки руки — будто обглоданные кости. Хватается ими за бока, трет поясницу, или притулится к косяку дверей, постоит, прикрыв глаза ладошкой; вены на ладошке так нагрубли, что Ваське страшновато: вдруг лопнут и хлынет бабкина кровь фонтаном! А бабка махнет рукой, словно что оттолкнет от себя, и опять бегает — по избе, по двору, по поселку.
Отец — большой, мосластый и, в общем-то, молчальник. Да все реже и реже он приходит с работы трезвым, и тогда ему тесно в трех маленьких комнатках избы, — одно другое заденет, уронит, разобьет. Обрушиваются на него в два голоса жена и теща, он недолго терпит, засучивает рукава. Бабка увлекает внуков на кухню, младших прямо-таки кидает на печь и Ваське командует: «Кыш туда же и нишкни! Муж да жена одна сатана, без нас разберутся меж собой!»
После Анна с неделю ругается, с постели вовсе не поднимаясь. Дуня-помело суетится около нее, наветничает:
- На добро тя нету, а пьяного раззадорить — где прыть
берешь! - Сама же подтравила, — огрызалась Анна, охать не
переставая.
Виноватыми они себя никогда не признают, и Ваське ума не дать, кого винить, кого оправдывать.
Отец после скандалов с женой несколько дней приходит с работы трезвым. Сядет в кухне на лавку, чубатую голову опустит, плечи сведет — видится слабей Коли-за-скребыша, хоть бери на руки да тетешкай! А бабка тычет в его русую макушку костлявым пальцем:
- Что прячешь бесстыжие шары! Вишь расходился, с бабой воевать — ума-силы не надо!
- Не бил я Анну, так, для острастки!
- Ей много ли надо? Так бы вы, мужики, перед начальством удаль показывали, а то оно с этими перестройками доведет леспромхоз до ручки, вам и работать станет негде, и пить будет не на что!
- Что ты в этом деле понимаешь? Не грызи, пила, мою шею, без тебя тошно!
Ваське всех жалко, но чем и как им помочь, если они, взрослые, сами себе не хозяева? Однажды подошла к отцу, прижалась к его плечу, — отец вовсе уронил голову, глаза спрятал. Бабка тотчас напустилась:
— Тебе что надо, не лезь, куда не просят! Ступай, взгляни, не убежала ли Дылыдушка на речку, — не приведи бог, утонет!
Всеми бы Помело командовала-распоряжалась! Но в тот раз Ваське померещилось что-то защитное в бабкином голосе — словно зятя от его же дочки защищала. Не понять Ваське своих домочадцев, и как не своя она в родной избе! А так хочется ей хоть кого-нибудь из них любить, подражать, гордиться, — ведь кровная же родня! Но кого бы уважать: жалкую больную мать или безвольного, бесталанного отца?
О бабке и речи не вести. От нее Васька только и слышит: «Грамота грамотой, а надо уметь и шить, варить, корову доить!» Поиграть на улице от бабки лишний раз не вырвешься! Одним словом, всем это Помело — пила на шею!
Впрочем, именно в тот раз, когда бабка отгоняла Ваську от отца, словно комара кусачего, каким-то образом встретились бабушка и внучка взглядами — мимоходно, врасплох. В блекло синеющих щелочках бабкиных глаз успела Васька уловить такую вымученность, что невольно дернула головой, как от ожога отпрянула. Впечатление — словно бабка доверительно пожаловалась, о чем-то слезно попросила и одновременно строго-настрого что-то наказала. Перечить бабке у Васьки и раньше как-то не получалось, а после того погляда огрызаться на нее и вовсе нельзя: будто кто-то жесткий запрет наложил.
Запуталась Васька в отношениях с родней. «Погодите, вырасту, — только вы меня и видели!»
Вечер выдался — с улицы бы не уходить: воздух легкий, заря горит золотом, в нем купаются-смеются избы и огороды, поселок и весь мир.
Семья Пановых — на улице. Михаил привез-таки дрова, заставил Ваську складывать их в поленницу. Сам что-то мастерил под навесом, Анна сидела на скамейке за воротами, за оградой носились Лушка с Колей.
А бабка Дуня мыла полы. Зятю что-то в избе понадобилось, подошел к крыльцу, на котором теща доскабливала некрашеные доски. Они, сосновые, отливали янтарной желтизной, а одна лиственная, ее как ни шоркай, все равно неприглядно буреет.
- Сколько талдычу, чтоб заменил, так нет, все руки не доходят! — шумно отпыхиваясь, ругалась бабка.
- Далась она тебе! Из-за одной стану все крыльцо перебирать?
- Соседям за пол-литра забор перебрал! Одно на уме: глотку залить!
Зять был трезвым, продолжал усмехаться не сердито:
— Начнешь про Фому, перескочишь к Яреме, — лишь бы горготать!
Распаренное Дунино лицо набухло от усталости густой, темной кровью, из-под косынки мокрая от пота седина торчала неопрятными клочьями, но, голика из рук не выпуская, не разгибаясь, бабка ругалась:
— Скажи на милость, какой хлипкий пошел мужик! Чуть что по радиву услышат, их прямо-таки в припадки кидает от страха, и — в рюмку, как в отдушину! Оно, радиво, поит-кормит? И пускай себе вякает, а ты знай свой руль крути, у тебя — дети, их всякими перестройками не накормишь и радивом не уговоришь! Если царя в голове у отца нету, то и деткам страдать!
За живое зятя все-таки зацепила, он повысил голос:
— Много ты понимаешь! Ца-аря! Тут дела покруче царских — леспромхоз встанет, зарплату не принесу, караул закричишь и ты, шишига!
Старуха отбросила голик, подбоченилась:
— Эт-то я-то шишига? Да кабы не я, ты со своей барышней давно бы пропал, — корова бы с голоду подохла, ребятенки бы в коростах заросли!
Ваське опять не разобраться, чью бы сторону взять — отца или бабушки. Да хоть бы ругались они в избе, а не так, чтоб на всю улицу слышно!
Вдруг бабка схватилась обеими руками за голову, качнулась, осела, опрокинув помойное ведро, и выстелилась во весь рост. Васька подумала, что она поскользнулась на мокром крыльце, наверное, так же подумал отец и пошутил:
— Эко, громыхнулась, чего доброго, костей не соберем! — Нагнулся, чтобы помочь теще подняться, но испуганно позвал жену: — Нюшка, Нюшка!
Та выглянула из калитки:
— Что, один не перекричишь, подмога нужна? — Да увидела распластанную в грязной луже мать, тоже оторопела: — Господи, не померла ли она?
Дуня померла. Ее перенесли в избу, а ребятишек, в том числе Ваську, спровадили к соседям. Бабку внуки увидели лишь на другой день уже в гробу, — обмытую, во все новое обряженную, в последний путь собранную. Младшие вну ки таращились, не узнавая в смирной, безмолвной старухе свою беспокойную бабку. Ваське тоже не верилось, что эта благообразная пожилая женщина со спокойно закрытыми глазами, с безработно сложенными на груди руками есть ее бабка Дуня, и что она уже никогда не встанет, не закричит. Разве так бывает: вчера мыла пол, ругалась, а сегодня ее закопают в землю, и — словно она на свете не жила?
За компанию со всеми плакала, но происходящее воспринималось, как через экран телевизора — отодвинуто. Про младших детей Анна сказала: рано еще им сердце надрывать. Их на кладбище не взяли, и Ваське было приказано с ними дома остаться. На поминках всех детей усадили в сторонке, за другой стол. А в печально-хмельном застолье взрослых слышались охи и вздохи, хвалили бабку Дуню соседи и взвывала Анна:
— Маменька родимая, да на кого же ты меня вспокинула, ведь я жила за твоей спиной, как за каменной стеной!
Михаил отправлял в себя рюмку за рюмкой, удивленно восклицал:
- Гли-те, не пьянею! Да разве зальешь вином такое горе? Ведь, бывало, услышу это «Емеля-пустомеля», так душа обмякнет, — будто мать родная пожурила!
- Легкой смертью померла, — завидовали соседи. — Сама не намучилась, вас, родственников, не намучила, —так помирают праведники!
Оказалось, столько всякого хорошего было в бабке Дуне! Но отчего же не говорили ей этого, когда живой была?
Глядела Васька на убивающуюся родню, на сочувствующих соседей, и речи, плачи их казались придуманной игрой. Участвовать в этой игре не хотелось.
Встала Васька из-за стола, ушла в кухню. Здесь на бабкиной кровати лежала ее сносу не имеющая одежонка: кофта, юбка… Васька повязала голову когда-то бывшей розовой косынкой, повязала под мышки бабкин фартук. Анна заглянула на кухню, изумилась:
- Васька, ты чего ради так прибарахлилась?
- Василиса я! — сказала дочь.
Взяла ведро и отправилась в стайку доить корову.