Распутин Валентин Григорьевич
(1937 – 2015) Прозаик, публицист, общественный деятель, признанный классик русской литературы. Член Союза писателей СССР с 1967 года. Родился 15 марта 1937 г. в п. Усть-Уда. С двух лет жил в деревне Аталанка Усть-Удинского района. Окончил среднюю школу в п. Усть-Уда. После школы поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. В студенческие годы работал внештатным корреспондентом газеты «Советская молодежь». Окончив университет в 1959 году, несколько лет сотрудничал с газетами Иркутска и Красноярска.
Первым произведением, обратившим на себя внимание, стал очерк «Я забыл спросить у Лёшки», позже он был опубликован в альманахе «Ангара» в 1961 году. В 1965 году на совещании молодых литераторов Сибири и Дальнего Востока Распутин показал свои рассказы писателю Владимиру Чивилихину, который стал «крестным отцом» будущего прозаика. Первая книга рассказов и очерков «Край возле самого неба» вышла в Иркутске в 1966.
Впоследствии В. Распутин, оставив журналистику, полностью посвятил себя художественной прозе и публицистике. На 70-е годы прошлого века приходится расцвет его писательской деятельности. Именно в те годы появились на свет его повести, ставшие классикой русской литературы: «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой» и многие другие произведения.
Все творчество Распутина освещено любовью к своему народу, своей земле, русской деревне, духовные ценности которой он воспел и возвысил. Его прозе свойственен глубокий психологизм, его герои всегда совестливые, бескорыстные, проявляющие лучшие качества русского характера.
Литературный критик, литературовед, прозаик Валентин Курбатов о своем близком друге Валентине Распутине сказал так : «… Матушка Россия выбрала его из деревенских писателей — любимого, младшенького, последнего сына, и всю любовь в нем выговорила. И не было у него отвлеченной Родины, а были Анна, Дарья, Настёна – земля наша, корни и опора. А оставим мы эти корни и землю, — окажемся в пустом словесном пространстве, в доме без стен. Попадем в безвоздушное пространство, в котором не будет самого земного, почвенного, коренного… Он – наша земля и живое сердце. И это слышат в его прозе все читатели мира …».
Произведения Валентина Григорьевича издаются и переиздаются во всех уголках планеты, они переведены на многие языки народов мира. Множество рассказов и повестей экранизированы.
В. Распутин много времени и сил отдавал общественной и публицистической деятельности, активно выступал в защиту озера Байкал, откликался на все социальные и духовные перемены, происходившие в стране.
Валентин Григорьевич Распутин — Герой Социалистического Труда (1987); Избирался депутатом Верховного Совета СССР последнего созыва, был советником в Президентском совете при М. С. Горбачеве. С 2010 — член Патриаршего совета по культуре Русской православной церкви. Член редколлегий многих газет и журналов. Лауреат двух Государственных премий СССР (1977, 1987), Государственной премии России (2012), премии Правительства РФ (2010), лауреат премии Президента Российской Федерации в области литературы и искусства (2003), лауреат премии им. Л. Н. Толстого (1992), премии им. Александра Невского «России верные сыны» (2004), премии «Ясная поляна» (2012), и множества других литературных премий. Награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» 3 и 4 степени и другими государственными наградами. В 1991 году стал одним из вдохновителей создания Петровской академии наук и искусств. В 1994 году выступил инициатором создания Всероссийского праздника — Дней русской духовности и культуры „Сияние России“. В 2010 году был выдвинут на соискание Нобелевской премии в области литературы. Является Почётным гражданином г. Иркутска (1986) и Иркутской области (1998). Имя писателя присвоено Научной библиотеке ИГУ.
Скончался 14 марта 2015 в Москве. 16 марта 2015 года в Иркутской области был объявлен траур. Похоронен в г. Иркутске на территории Знаменского монастыря. 26 сентября 2017 в Иркутске Валентину Распутину открыт памятник.
Отдельные издания
Прощание с Матерой : повесть. – Иркутск : Издатель Сапронов, 2012. – 208 с.
Этидвадцать убийственных лет. – Москва : Алгоритм, 2013. – 320 с. – (Власть в тротиловом эквиваленте).
Живи и помни : [повести, рассказы]. – Москва : Эксмо, 2015. – 637 с. –
(Библиотека всемирной литературы).
Малое собрание сочинений. – Санкт-Петербург : Азбука, 2015. – 636 с. – Содержание: повести : Последний срок ; Живи и помни ; Прощание с Матерой ; рассказы : Василий и Василиса ; Наташа ; Уроки французского ; Век живи – век люби.
Уроки французского : рассказы. – Москва : Махаон : Азбука-Аттикус, 2015. – 93 с. – (Классная классика). – Содержание: Мама куда-то ушла ; Уроки французского ; Век живи – век люби.
Живи и помни : повести и рассказы. – Москва : Э, 2016. – 476 с. – (Лучшие книги
СССР).
Повести. Рассказы. – Москва : Эксмо, 2016. – 637 с. – (100 главных книг).
Деньги для Марии ; Последний срок : повести. – Иркутск : Принт Лайн, 2017. – 303 с. – (Народная библиотека : НБ).
Живи и помни : повести. – Иркутск : Принт Лайн, 2017. – 238 с. – (Народная библиотека : НБ).
Живи и помни : повесть ; рассказы. – Москва : Мартин, 2017. – 286 с.
Земля у Байкала= Baikal Land : очерки. – 3-е изд., перераб. – Иркутск : Издатель Сапронов, 2017. – 307 с.
Прощание с Матёрой: повести. – Москва : Вече, 2017. – 558 с. – (Собрание сочинений) (Сибириада).
Прощание с Матерой ; Пожар : повести. – Иркутск : Принт Лайн, 2017. – 287 с. – (Народная библиотека : НБ).
Собрание повестей и рассказов в одном томе. – Москва : Э, 2017. – 958 с.
Сибирь, Сибирь… — М. : Издательский центр «Азбуковник», 2017. – 400 с. — ил.
В тайге над Байкалом : сборник рассказов. – Иркутск : Байкальский издательский дом, 2021. – 108 с.
Открытое слово : из очерков, писем, интервью / автор-составитель О. Соболева. – Иркутск : Иркутский областной краеведческий музей, 2022. – 254 с.
Публикации в коллективных сборниках
и периодических изданиях
Что передать вороне ; Женский разговор : рассказы // Антология иркутского рассказа. ХХ век / [составители: С. Б. Китайский, В. А. Семенова]. – Иркутск, 2003. – С. 374–403.
Что передать вороне ; Женский разговор ; Нежданно-негаданно : рассказы // Литературные жемчужины. Иркутск – Байкал : [избранные произведения сибиряков] / [составители: В. Н. Хайрюзов, А. К. Лаптев]. – Иркутск, 2010. – С. 302–347.
Достоевский – наш современник : размышления о русском человеке в русской литературе : к 190-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского // Родная Ладога. – Санкт-Петербург, 2011. – № 2. – С. 111–114.
Его Байкал : памяти русского писателя, публициста Л, И. Бородина // Москва. – 2012. – № 1. – С. 3–4.
Иркутск с нами : очерк // Роман-журнал XXI век. – Москва, 2011. – № 4. – С. 5–15.
Наташа : рассказ // Проза Сибири и Дальнего Востока : сборник / [сост.авители: Н. Толстикова, А. Статейнов]. – Красноярск, 2013. – Т. 1. – С. 362–370.
И снова вниз по течению : очерк // По Ангаре… . – Иркутск, 2014. – С. 6–29.
Видимые и невидимые беды Байкала // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2015. – 17–24 марта (№ 11). – С. 3.
«Нет, весь я не умру» // Сибирь. – Иркутск, 2015. – № 3. – С. 207–210.
О Ельце, своей духовной родине : [отрывок из кн. «Голубь мира Нины Поповой»] // Роман-журнал ХХI век. – Москва, 2015. – № 3. – С. 90–93.
Что передать вороне? ; Женский разговор ; Уроки французского : рассказы // Литературные жемчужины. Иркутск – Байкал : [избранные произведения сибиряков] / составители: А. К. Лаптев, В. В. Воронов. – [2-е изд.]. – Иркутск, 2015. – С. 326–389.
Прощание с Матерой : [отрывок из повести] // Короткий сибирский рассказ (ХVII – ХХI вв.). – Красноярск, 2016. – С. 240–263.
Абстрактный голос : [фельетон] // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2017. – 14–20 марта (№ 10). – С. 6 –7.
Деньги для Марии : повесть // Сибирь. – Иркутск, 2017. – № 2. – С. 132–185.
Истины Александра Вампилова // Сибирь. – Иркутск, 2017. – № 3. – С. 6–5.
Реформация душ // Наш современник. – 2017. – № 3. – С. 230–233.
Русь сибирская, сторона байкальская : предисловие к «Словарю русских старожилов Байкальской Сибири» [Г. В. Афанасьевой-Медведевой] // Сибирь. – Иркутск, 2017. – № 2. – С. 45–49.
О Вампилове ; В кругу товарищей-друзей : воспоминания и размышления // Сцены звучащий глагол : воспоминания об Александре Вампилове / [составители: Е. И. Молчанова, Д. В. Тимкович. – Иркутск, 2018. – С. 290–295.
Там, на краю оврага… : рассказ // Сибирь. – Иркутск. – 2021. – № 6. – С. 87–90.
Я забыл спросить у Лешки. Изба. Видение : рассказы // Сибирь. – Иркутск, 2022. – № 1. – С. 61–113.
Беседы, интервью
А что будет дальше? / беседовал В. Кожемяко // Сибирь. – Иркутск, 2010. – № 1. – С. 5–14.
Глаголом жечь сердца людей / беседовал Я. Ленский // Восточно-Сибирский путь. – Иркутск, 2010. – 23 сент. – С. 13.
Жив народ… В нем вся наша мудрость / беседовал И. Н. Шумейко // Сибирь. – Иркутск, 2012. – № 1. – С. 3–10 ; Наш современник. – 2012. – № 3. – С. 98–103. – Под загл.: Поле битвы – сердца людей.
Три яблока из Парижа / беседовал Д. Шеваров // Российская газета. – 2015. – 16 марта (№ 53). – С. 9.
Возвращение России / беседовал А. Байбородин // Сибирь. – Иркутск, 2017. – № 2. – С. 18–38.
О жизни и творчестве
Байбородин, А. Упование на чудо : о чем печалится писатель Валентин Распутин / Анатолий Байбородин // Наш современник. – 2012. – № 11. – С. 250–256.
Курбатов, В. Я. Услышать слово Распутина… / Валентин Курбатов // Мир Шолохова. – ст-ца Вешенская (Ростовская область), 2015. – № 1. – С. 134–140.
Гурулев, А. Остановиться… и оглянуться : воспоминания о Распутине. – Иркутск : Издательский центр журнала «Сибирь», 2017. – 192 с.
Живём и помним : воспоминания о Валентине Распутине / [составители: Е. И. Молчанова, Д. В. Тимкович]. – Иркутск : [б. и.], 2017. – 448 с.
Распутин Валентин Григорьевич : биобиблиографический указатель / составители: В. Н. Судникович, А. Н. Дубровных ; Ф. Р. Пригожих [и др.] ; Иркутская областная государственная универсальная научная библиотека им. И. И. Молчанова-Сибирского. Иркутск : ИОГУНБ, 2017. – 711 с.
Тендитник, Н. «Национальная по форме»?.. : о выражении русского религиозного сознания в прозе В. Распутина // Ликуя и скорбя : статьи, рецензии, публицистика / Надежда Тендитник ; [составитель В. А. Семенова]. – Иркутск, 2017. – С. 113–119.
Корольков, А. Нравственная философия Валентина Распутина : очерки, письма, дневники / Александр Корольков. – Санкт-Петербург : Росток, 2018. – 272 с.
Личутин, В. Последний срок : памяти Валентина Распутина // Сибирь. – Иркутск, 2018. – № 4. – С. 234–237.
Семенова, В. О роли Валентина Распутина в жизни земли Иркутской // Под небом родным и тревожным : критика и публицистика / В. А. Семенова. – Москва, 2019. – С. 240–269.
Иванова, В. Я. Наследие Валентина Распутина в современной иркутской литературе : статьи, очерки / Валентина Иванова. – Иркутск : Издательство ИГУ, 2020. – 146 с.
Бусаргина, Т. Г. Вы снова здесь, изменчивые тени // «Их песни допоют байкальские метели» / Т. Г. Бусаргина. – Москва, 2021. – С. 30–96.
Иванова, В. Я. Поэтика прозы Валентина Распутина : монография / В. Я. Иванова. – Иркутск : Издательство ИГУ, 2021. – 361 с.
С любовью к людям. Валентин Распутин : биобиблиографический указатель / авт.-сост. Л. И. Васильева ; авт. вступ. ст. А. П. Хоменко. – Иркутск : ИрГУПС, 2021. – 173 с.
Юрьева, О. Ю. В. Г. Распутин о христианской основе русской литературы // Проблемы исторической поэтики. – 2021. – Т. 19, № 4. – С. 344–356.
Курбатов, В. Я. Последний ; Листвень : (печатается в сокращении) / Валентин Курбатов. Листвень : памяти В. Г. : [стихи] / А. Гребнев. Что откроется : [послесловие от авторов] / Ольга Соболева, Анатолий Бызов // Открытое слово : из очерков, писем, интервью / Валентин Распутин ; авт.-сост. О. Соболева ; Иркутский областной краеведческий музей. – Иркутск, 2022. – С. 8–10, 233, 236–246, 250.
Валентин Распутин
Видение
рассказ
Стал я по ночам слышать звон. Будто трогают длинную, протянутую через небо струну и она откликается томным, чистым, занывающим звуком. Только отойдет, отзвучит одна волна, одноголосо, пронизывающе вызванивается другая. Я лежу, полностью проснувшись, весь уйдя во внимание, охваченный тревогой, и вслушиваюсь: чудится это мне или не чудится? Но почудиться может однажды, дважды, а не каждую ночь с редкими перерывами. Чудиться может и днем, а днем этого не бывает. Я отчетливо слышу возникающий где-то надо мной от нарочито-го и осторожного прикосновения струнный звук, растекающийся затем в слабое, печальное гудение. Я не знаю, он ли будит меня, или я просыпаюсь чуть раньше, чтобы слышать его от начала до конца. Странно, что ни разу мне не удалось взглянуть на светящийся циферблат маленького будильника, стоящего совсем рядом на столике, — достаточно повернуть голову, чтобы проверить, в одно ли время я просыпаюсь. Вызванивающийся, невесть откуда берущийся, невесть что говорящий сигнал завораживает меня, я весь обращаюсь в слух, в один затаившийся комок, ищущий отгадки, и обо всем остальном забываю. Страха при этом нет, а то, что повергает меня в оцепенение, есть одно только ожидание: что дальше?
Что это? — или меня уже зовут?
В такие мгновения, когда возникает и удаляется стонущий призыв, я ко всему готов. И кажется мне, что это мое имя вызванивается, уносимое для какой-то примерки. Ничего не поделаешь: должно быть, подходит и мой черед. Сколько раз за тридцать с лишним лет своей сочинительской работы я заигрывал с этим чувством готовности, воображая его услужливым, при котором бы ничего не менялось. Я входил в роль, самоотверженно и вполне искренне играл ее, все существо мое умело меня убедить, что до отмеренной мне черты простирается бесконеч-ная даль с бесконечным же вкушением радостей жизни. Но теперь-то я знаю, что обман в бесконечность кончился, никого из оставшихся в нашем корню старше меня нет, и глаза мои все чаще обращаются вовнутрь, чтобы различить прощальный пейзаж. Я способен еще на сильное чувство, на решительный поступок, ноги мои могут вышагивать легко, и наслаждение от ходьбы я не потерял, но что же лукавить: свежим силам возобновляться неоткуда, и все, что предстоит впереди, — это жизнь на сухарях. Все чаще застаю я себя в одиночестве в стенах, уже ставших мне знакомыми, но не мною выбранных, а точно бы какою-то силою под меня подставленных. Я нахожу там любимые предметы, собственные вещи, чтобы легче было привыкнуть, но никто из родных ко мне не заходит, и я не жду их, а долгими часами смотрю в огромное, во всю стену, окно на одну и ту же картину.
И картина знакомая, только я никак не могу припомнить, откуда она. Я много ездил, многому из увиденного отдавался с такой любовью, с такими умиленными слезами, что готов был раствориться в нем вслед за теми, кто, добавляя красоты и неги, растворились там до меня. Может быть, это что-то из мимолетного и яркого прошлого, из зрительных впечатлений, оставивших оттиск в душе, — не знаю.
И это что-то из осени, совсем поздней осени.
Люблю и я «пышное природы увяданье»… Да и как не любить его, если весь год для того, кажется, и набирался, наливался, готовился, чтобы выставить под приспущенное, тоже словно отяжелевшее небо дивный разукрас земли, освобождающийся от бремени. Горячо рдеют леса, тяжелы и душисты спутанные травы, туго звенит, горчит воздух и водянисто переливается под солнцем по низинам; дали лежат в отчетливых и мягких границах; межи, опушки, гребни — все в разноцветном наряде и все хороводится, важничает, ступает грузной и осторожной поступью… И все роняет, роняет семена и плоды, устилая землю. «Бабье лето» теперь помолодело: весна вдвигается в лето, а лето в осень, в сентябре еще зелено, ядрено, крепко, осенью и не пахнет, а снежный саван между тем приготовляется без промедления. Через неделю после Покрова ударит мороз, а потом будет мокнуть, ворочаться с боку на бок, томиться. А потом и вовсе обсохнет. И весь на опоздках сохранившийся убор густо полетит-заметелит крупным пестряным сеевом, обнажая всесветную чуткую печаль. В эти дни чаще всего вспоминают Бога.
Тут и наступает самая близкая, самая желанная мне пора: моя осень. Та, что приходит после дождевых и ветровых трепок, высквоженная, облетевшая и тихая, прошедшая через волнения и боли, смирившаяся, уже и полуобмершая. Остывающее солнце еще пригревает, воздух кажется застывшим, последние листочки срываются и падают медленно, выкланиваясь и крылясь; земля порыжела и пригнула к себе травы, в высоком дремлющем небе медленно и важно проплывают большие птицы, оставшиеся на зимовку. Сладко пахнут дымы, стелющиеся понизу, тенетится высохшая и выбеленная паутина, вода в реке глянцево замирает, затихает ночной звездопад, обронив летние светлячки; избы по деревням стоят присадисто — точно пустили на зиму корни. И вся тяга вниз, к земле… Солнце заходит с бледненьким заревом и подолгу дремлют сумерки, подсвечиваясь дневным настоем. Это особая, неразгаданная пора; в эту пору, когда сезонное отмирает, рождается что-то вечное, властное, судное.
Вот и за широким окном из комнаты, в которую я неизвестно как попадаю, я вижу эту же пору поздней просветленной осени, крепко обнявшей весь расстилающийся передо мною мир. Где, в каком краю эта картина так легла мне на душу, чтобы являться снова и снова, я, повторю, не помню. А может быть, нигде и не встречалась, а непроизвольно составилась под пером самописца в моем сознании: мало ли понастроил я картин за тысячи часов, отданных фантазии, — и, как знать, не наступает ли такой момент, когда фантазия способна разыграться не по вызову, не от умственных усилий, а самостоятельно и, осмелев, сделать меня своим героем.
Я вижу себя в небольшой, вытянутой к окну комнате с двумя боковыми стенами. На месте лицевой стены окно от пола до потолка, на месте задней дверь, огромная и высокая, двустворчатая, с лепными квадратами в три яруса и двумя фигурными медными ручками; за такой дверью тоже должно находиться что-то огромное. Но мне почему-то ни разу не приходило в голову заглянуть за нее. Мое место у окна в низком легком кресле, старом и продавленном, с обрывающимися подлокотниками. Кресло из моей домашней обстановки, оно из тех вещей, неведомо как здесь оказавшихся, которые примиряют меня с этой комнатой. Его давно следовало отправить на свалку, но я привыкаю к вещам и боюсь с ними расставаться. Слишком много в них меня. И когда я проваливаюсь в кресле чуть не до пола, мне кажется, что я удобно устраиваюсь в себе.
У правой стены стоят два темных глубоких шкафа грубой и прочной работы. Подозреваю, их специально искали, чтобы они не могли оскорбить достоинство моего кресла. Они не мои, но в них мои книги из домашней библиотеки, мною же, похоже, отобранные, самые близкие. Напротив у другой стены такой же шкаф с моими игрушками — коллекцией маленьких колокольчиков, свезенных чуть не со всего света, — стеклянных, фарфоровых, глиняных, деревянных, медных, чугунных, каменных — самых замысловатых форм и фигур. В них тоже много меня: я люблю смотреть на них, прежде чем начинать работу. Когда я доволен собой (а это случается редко), я подхожу и любуюсь ими до тех пор, пока не услышу нежное переливча-тое многоголосье, повторяющее и добавляющее мои фразы. Первые звуки появляются раньше моего прикосновения к колокольчикам, их выкачивает стеклянная девушка в красном платочке, повязанном под подбородком: с коромыслица, перекинутого за головой по плечам, свисают два крохотных ведерка. В них и раздаются хрустальные всплески. Затем вступает добрый молодец с приподнятой шляпой, в которой и спрятан язычок, выговаривающий приветствие. После этого я позволяю всему колокольному царству встрепенуться и сыграть здравицу в свою честь. Честолюбие ведь можно удовлетворять и таким образом.
Это не комната воспоминаний; да и я словно бы лишен возможности оглядываться назад. Я нахожусь здесь для какой-то иной цели. И внутри комнаты, и за окном, и человеческими руками, и нечеловеческими, все обставлено с печальной и суровой однозначностью; продолговатая, суженная обитель для одного переходит в суженный, вытянутый вперед мир, окружающий уходящую дорогу.
Но нельзя наглядеться на этот мир — точно тут-то и есть твои вечные отчие пределы.
Слева рукав тихой небольшенькой речки, теперь и совсем застывшей, извилистой и с низкими берегами, на которых голо и склоненно стоят березы, по две, по три на одном корню. Справа за лысым бугром, краснеющим глинистым боком, россыпь молоденьких мохнатых сосенок, сбегающих с горы, за ними, вырисовывая высокий волнистый горизонт, стоит лес. Между речкой и бугром проселочная дорога — ненаезженная, с необбитой посредине сухой гнущейся травой. Дорога петляет, повторяя изгибы речки, затем ныряет в низинку, перебирается по черному деревянному мостку через речку и тут на белом каменистом береговом расшире теряется. И только на взъеме в километре от мостика появляется вновь — удивительно преображенная, гладкая и прямая, с блестящим серым полотном.
Эта внезапно изменившаяся дорога и не дает мне покоя. Один ее конец, ближний ко мне, простохожий и разлохмаченный, никак не связывается с другим — аккуратным, выверенным и отглаженным. Никаким узлом соединить эти концы нельзя, новый непременно выскользнет из старого, как барская рука из мужицкой. Меня так и тянет посмотреть место их сращения. И еще кажется мне, что, если бы пришлось ступить на новую дорогу, она бы, как эскалатор, покатилась сама. Но она и непустынна: при начале ее перемены стоит справа черная вековая ель, тяжелая, с низко опущенным широким подолом, а за нею, выглядывая углом, совсем новая деревянная избушка, янтарно сияющая, сказочная, с односкатной, в мою сторону, крышей. И, как в сказке же, живет в ней старичок, выходящий на травянистую обочину дороги. Видна его крупная и белая непокрытая голова, видно, что роста он небольшого. От меня не разглядеть, куда оборочено его лицо и во что он всматривется, но, чтобы подолгу стоять неподвижно, надо во что-то всматриваться, чего-то в терпении ожидать.
Который уж день держится неземная, обморочная стынь, совсем заговорная, наложенная колдовской рукой. Так смиренно и красиво склоняются березы над водой, так сонно переливает-ся речка, так скорбно белеют камни на берегу, где пропадает дорога, и с такой забавной поспешностью застыли справа сосенки, прервавшие спуск с горы, что в сладкой муке заходится сердце, тянет смотреть и смотреть. Что это — жизнь или продолжение жизни? Солнце тихое и слабое, с четким радужным ободом по краям, на небе лежат тонкие и сухие дымные облака, неподвижные и точно бы вросшие, теряющие очертания. А по земле листва уже впиталась в почву и больше не перекатывается, не шумит. Оголенный лес не кажется голым и бедным, он успел сделать перестановку и в местах ветробоев выставить теплым укрытием где сосновый строй, где еловый. Над лесами, над взгорьем и речкой раскачиваются длинные и печальные, все затихающие, все слабеющие вздохи.
И вот сидишь у окна в удобном продавленном кресле, смотришь то перед собой, то в себя, уже не отделяя одно от другого и не собирая увиденное в связные мысли. Томно синеет небо, навевается и навевается тьма от земли, постепенно накрывается ею и моя комната.
Я уже привыкаю к ней, я уже говорю: моя.
И вдруг каким-то вторым представлением, представлением в представлении, я начинаю видеть себя выходящим на простор и сворачивающим к речке, где стынут березы, высокие, толстокорые и растопыренные на корню, тоскливо выставившие голые ветки, которые будут ломать ветры… Я стою среди них и думаю: видят ли они меня, чувствуют ли? А может быть, тоже ждут? Уже не кажется больше растительным философствованием, будто все мы связаны в единую цепь жизни и в единый ее смысл — и люди, и деревья, и птицы. В старости так больно бывает, когда падает дерево!
Рядом с речкой, затихшей настолько, что не шевелится течение, я иду среди берез к мостику, ступая радостно по твердой земле, затем спускаюсь под яр на галечник, поднимающий под ногами шум, — здесь течение быстрее и чище — снова взбираюсь на землистый яр и всхожу на мостик, по краям которого бортиками лежат стесанные сверху и снизу бревна. Они лежат давно и почернели, почернел и настил деревянного мостика, всеми забытого, ибо ни одной души не видел я возле него, с тех пор как поселился здесь, и печального, чего-то долго ждущего… Но чего он ждет, зачем он выстроен? Я сажусь на боковину верхом, чтобы наблюдать ту и другую стороны света по речке и за речкой, куда уходит дорога. И долго сижу, борясь с желанием перейти через мостик и ступить на белые и круглые крапчатые камни. Далее в моих представле-ниях я не решаюсь этого сделать. Могучим и затаенным дыханием ходит, шевеля мое лицо, поднимаясь и опускаясь, воздух, морок сумерек настывает, и лес справа с острыми верхушками елей начинает темнеть все больше. «Хорошо, хорошо», — нашептываю я, и мне чудится, что под это слово я должен светиться точкой, заметной издали.
Обнаружив себя затем в кресле, я продолжаю размышлять: а ведь я впервые выходил из этой комнаты, прежде мне это не удавалось. Я не посмел перейти через мостик, но я уже был на нем, и с него я высматривал дорогу, теряющуюся в камнях, с него искал я каких-то неведомых ощущений, которые ждут впереди. Значит, я сделал еще один шаг. Мне не хочется искать ответа, хорошо это или плохо, я только со вздохом переставляю себя в новое положение. Совсем темно, пора возвращаться домой. Я в комнате, на полпути к дому, но в какой он теперь стороне, мне все труднее понимать.
Я сижу, уже ничего не различая за окном, кроме тяжелых очертаний леса, время от времени ощупываю себя, здесь ли я еще, и дремлю над вопросом: если я спускался к мостику — станет ли после этого ночной звон ближе, настойчивей?