Рудаков Вадим Григорьевич
Прозаик. Член Союза писателей России (Иркутская областная организация)
с 2005 г. Родился в 1965 г. в Иркутске. Долгое время работал в Театре пантомимы Дворца профсоюзов (г. Иркутск), под руководством выпускника ГИТИСа Валерия Шевченко. В 1990 г. окончил Иркутское областное театральное училище и уехал в г. Барнаул по распределению, где проработал шесть лет. В дальнейшем окончил курс режиссуры профессора Ильи Рутберга на кафедре пантомимы и пластической культуры в Академии переподготовки работников искусства, культуры и туризма. Вернувшись в 1997 г. в Иркутск стал одним из организаторов и участников международного фестиваля театров пантомимы «Мимолёт».
После 2000 г. Вадим Рудаков освоил профессию кинооператора, и в течение нескольких лет вёл видеосъёмку для новостных программ основных иркутских телевещательных компаний : «АС Байкал ТВ», «ВГТРК», «АИСТ».
Увлекаться литературным творчеством начал в детстве. С 2002 по 2008 г.г. В. Рудаков учился в Литературном институте им. А. Горького на семинаре С. Н. Есина и В. Г. Распутина, который высоко оценил мастерство своего ученика.
Основные направления творчества писателя — романтический и фантастический реализм. По словам самого Вадима Григорьевича, он всегда мечтал писать фантастику, но под влиянием своих руководителей стал писать о реальной жизни.
«У этого автора есть свой взгляд на жизнь, свой почерк в творчестве. В любом произведении он смотрит на происшествие, на человека особым взглядом — необычно, по-новому», — отмечает поэт Андрей Румянцев.
Произведения В. Рудакова публиковались в журналах «Москва», «Сибирь», «День литературы» (Москва), «Иркутский писатель», «Встречи» (Чита), на страницах альманаха «Ангарские ворота» и др.
Живет в Иркутске.
Отдельные издания
Медовый звон лета : сборник рассказов. – М : Издательский сервис, 2020. – 224 с.
Публикации в коллективных сборниках
и периодических изданиях
Змей летит : рассказ // Сибирь. – Иркутск,2004. – № 1. – С. 166 – 172.
Змей летит : рассказ // Родная Земля. – Иркутск, 2004. – 11 марта. – С. 12 – 13.
Солнце в конверте : рассказ // Иркутск. Бег времени : [сборник] : в 2 т. – Иркутск, 2011. – Т. 2 : Автографы писателей, кн. 2 : Проза / [составители: А. К. Лаптев, В. А. Семёнова]. – С. 627 – 631.
Смотритель окна : рассказ // Иркутский писатель: литературно-художественный журнал. – Иркутск, 2013. – №1. – С. 78 – 83.
Медовый звон лета : рассказ // Ангарские ворота : альманах. – Ангарск, 2021. – №1 (4). – С. 7 – 12.
Вадим Рудаков
ИЩУ ЧЕЛОВЕКА
рассказ
Захудалый маленький городишко затих. В него входили красные. В окнах маячили лица. Одни прятались за занавески, а кто посмелее, глядели открыто на людей, идущих по главной улице. Процокал по булыжникам конный отряд, проскрипели телеги. На трёх из них везли раненых. Потом тянули орудие, а уже за ним плелись солдаты с винтовками на плечах. Хотя люди двигались устало, в воздухе витало радостное возбуждение оттого, что гарнизон города сопротивлялся недолго, и бежал после короткого боя. Сыпались крепкие словечки в сторону девок, да прыгали прибаутки из края в край колонны.
К обеду в городе уже ходили патрули. Приход большевиков оказался спокойным. Никого не дергали. Расположили штаб в купеческом собрании, и в течение дня ходили по домам, ища квартировку. Местные, посмотрев на это обустройство, поползли по своим делам, и город обрел привычный облик.
В двухэтажном доме из песчаника, в слободе, обитал Жорка. У него на втором этаже, в пристройке, была мансарда из двух комнат да кухня. Жил один, не сумев жениться, потому что был слабоват на голову. Не то чтобы дурак, но со своими тараканами в голове. И молва о нем в округе была такой же. Никто его за тугодумие не обижал, но держались стороной.
Пользу людям он приносил единственную: Жора был сапожником. Унаследовал он мастерство от покойного отца и зарабатывал этим себе на хлеб. Отцовская мастерская располагалась сразу под деревянной лестницей, которая снаружи дома вела на второй этаж. Там, под лестницей, и просиживал он дни, чиня обувь, да покуривая махорочку. Бывало, несли много, а бывало, что сидел мастер сапожных дел, поглядывая в маленькое оконце в своей конурке, не зная, чем себя занять.
В день, когда появились красные, Жорка, сидя на табуреточке рядом с лестницей, чинил подошву у туфли. Подошва оказалась твердой и не хотела, чтобы в ней прокручивали дырки.
Жора с крупными каплями пота на лице, всем телом давя на туфлю, надетую на специальную лапу, дырявил её шилом. Когда осталось проковырять три дырки, раздались шаги.
Жорка увидел две пары солдатских сапог и одну пару хромовую, офицерскую, до блеска надраенную. Перед ним стояли два солдата с примкнутыми на винтовках штыками и комиссар в черной куртке с портупеей и кобурой. Один из солдат негромко свистнул и поманил Жору пальцем.
Встав, Жора подошел к патрулю. Солдаты смотрели мрачно, комиссар же приветливо улыбался. Жора, замявшись, снял картуз. Вытирать пот со лба он побоялся. Один из солдат сплюнул и строго спросил:
– Свободная комната есть?
У Жоры похолодело в груди. Он опустил голову, поперхнулся и сказал:
– Отчего ж нет, ваши благородия, есть комната.
– Мы тебе не благородия, – перебил его строгий боец. – Мы бойцы трудовой Красной Армии.
– Виноват, – пролепетал сапожник.
– Виноват, не виноват, а говорить следует «товарищ», понял?
– Понял, понял.
– Вот и ладно. Иди, показывай комнату.
Жорка засуетился, уронил шило, поднял, схватил табурет, лапу с туфлей и стал подниматься по лестнице. Вслед за ним грузно затопали по ступеням сапоги красноармейцев. Пока хозяин стоял у порога и наблюдал за ними, солдаты осматривали комнаты. Комиссар подошел к Жорке, улыбаясь той же приветливой улыбкой.
– Нас устраивает, – доставая из-за пазухи серебряный портсигар, сказал он. – Курите.
Жора посмотрел на строгий ряд папирос, перетянутых золоченой тесьмой. На него повеяло ароматом табака. Настоящего табака. Он протянул руку, и вопросительно посмотрел в глаза гостя. Тот, улыбаясь, подмигнул.
Папироса захрустела, размятая между пальцами. Жора стоял, впитывая непривычный запах дорогого табака. Когда патруль выходил из квартиры, комиссар обернулся на пороге и сказал, что принесет свои пожитки вечером.
Сев на сундук у стены, Жорка уставился в окно напротив и закурил. Он думал мысли, понятные только ему.
До вечера он прибирался. Протер окна тряпкой, отчего на кухне и в комнатах стало светлее, и вымыл пол, чего давно уже не делал. Потом собрал в мешок все запасы кожи и отнес вниз, к себе в мастерскую. После занялся привычной работой.
Комиссар, как и обещал, пришел вечером.
Желтый свет угольной лампочки наполнял кухню. За круглым столом сидели комиссар и Жора. На столе хлеб, сало, колбаса и бутыль сизого на просвет самогона. Жорка так суетился весь день, что не снял свой заляпанный френч с единственной пуговицей, а комиссар же сидел раздетый – в белой исподней рубахе и галифе. Жора глядел на гостя и понимал, что человек за его столом из господ. Лицо комиссара было молодо, белокоже, а черты лица выдавали интеллигентскую кость. Даже пальцы, которыми он ловко заламывал папироски, были скорее пальцами пианиста, чем боевого командира.
– Вот скажите, Георгий, – говорил он, разливая самогонку, – какой у вас смысл жизни? У вас есть цель? То, о чем вы мечтаете.
Жорка пригубил самогон, покраснел, съел кусок колбасы и отломил кусочек хлеба.
– Георгий, ну что же вы молчите? Скажите, у вас есть смысл жизни?
Жора посмотрел на комиссара, отвел взгляд и снова покраснел:
– Не знаю… я башмаки чиню, вот и весь смысл. Я умею только обувь чинить. Если я ладно сделал башмак или туфлю какую, то люди меня любят. А ежели плохо сварганю, то меня ругают. А я не люблю, когда меня ругают.
– Обувь – это прекрасно, но нужно смотреть дальше, выше… Следует оторваться от быта и охватить взором все горизонты мира. Вот я, к примеру, был студент. Но пока идет эта великая война, я не могу учиться. Я хочу учиться не в рассаднике буржуазных идей, а в красном пролетарском университете, где люди будут изучать науку, прокладывая путь в великое будущее человечества. Мы живем в великое время. Не успел Попов создать грозоотметчик, а мы уже скоро научимся передавать картины по радио на расстоянии. Да! Допустим, ваше фото, Георгий! Мы можем отправить по радио, хочешь – в Москву, хочешь – в Питер. Каково, а?!
Жора полез за кисетом, но комиссар достал портсигар, и они закурили его папиросы.
– Но это ещё не всё, Георгий! Научное человечество изобрело теорию атомного ядра! Вы знаете, что такое атом? Нет. Ну, ничего – это самая маленькая частица, из массы таких частиц состоим мы, этот дом, эта папироса. Так вот, если научиться извлекать из атомов энергию, у нас появится сила огромной мощи. И мы пустим её на службу людям. Или сделаем снаряды, чтобы бить ими врагов мирового пролетариата. Но это не главное. Люди всего мира в общем труде создадут блистающий мир. Мир, в котором не будет войн и болезней, а только счастье и радость.
Комиссар остановился. Затушил папиросу. Налил самогонки и залпом выпил. Переведя дух, он заговорил снова:
– И поэтому я ищу человека. Да ищу человека! Как Диоген. Слыхал про такого? Конечно, нет. Давным-давно, в Древней Греции жил философ. Диоген. Так вот, он ходил с фонарем среди дня и говорил всем: «Ищу человека!»… И я тоже ищу. Правда не с фонарем, а чаще с маузером, – стало видно, что комиссар уже пьян и его несет. – Но я ищу человека. Человека, который поможет нам построить тот великий мир. И в того человека я не выстрелю.
Комиссар встал и пошел в комнату спать.
А Жорка так и заснул за столом, склонив свою сапожничью голову на руки, и увидел сон. Ему снился сказочный мир, в котором всё блестело и переливалось. Кругом ходили люди в блестящей одежде и сверкающих туфлях. В небе летали фотографии соседей и людей, которых он знал в лицо. И тут он увидел комиссара. Комиссар шел, излучая сияние и рассыпая вокруг искры. В одной руке он держал маузер, а в другой фонарь.
«Ищу человека!» – кричал громовым голосом комиссар.
«Ищу человека», – повторил Жорка и проснулся.
Днем, поработав, Жора, отправился на базар посмотреть на людей. Он долго бродил среди людей, вглядываясь в их лица. Ему хотелось сразу найти того человека, о котором говорил комиссар. Но лица людей были какие-то не те. Все суетились, горланили, да били по рукам ворьё. И Георгий, как величал его комиссар, разочарованный, стал выбираться из толпы в проулок.
К тому часу в истории городка наступил новый переломный момент. Семеновцы, стянувшие силы в лесах окрест города, начали атаку. Конница ворвалась с трех сторон, сминая патрули и расчеты, не давая опомниться ни городским, ни красным. Красноармейцы, растерявшись от такой внезапной атаки, суетливо отстреливаясь, бегали по улицам. Но в дело уже включились «максимы», подтянутые к чердачным окнам.
Жорка бежал вместе с остальными, слыша, как его настигают конники. Впереди застучал пулемет. Закричали женщины. Кто-то споткнулся и уже не смог подняться. Жорка увидел поворот к своему двору и рывком выскочил из толпы. Добежав до чулана, он неверными руками отворил дверцу, впрыгнул в темноту и, сев в угол, стал наваливать на себя старое барахло. Так он пробыл до вечера, боясь вздохнуть. Только ночью приоткрыл дверцу своего убежища.
Издалека доносилась беспорядочная стрельба, более похожая на победный салют. Жорка, озираясь, прошмыгнул до ворчливой лестницы, пулей взлетел вверх, домой и, заперев за собой дверь на два замка, в тревоге маялся до утра.
В это время в купеческом собрании ужинали командиры семеновских отрядов. Они были озлобленны и измотаны боями. Все кадровые офицеры, многие из которых воевали в первую мировую и японскую, испытывали тяжкое опустошение. Бессмысленность происходящего подавляла. Им приходилось стрелять в людей, говорящих на их родном языке и на родной земле. Конечно, все те, с кем приходилось воевать, вызывали ярость и бешенство. Но это не облегчало душу. За столом пытались шутить. Но разговор не клеился. Пили молча, помногу.
Хорунжий Фирсов сидел вместе со всеми за столом и вяло ел. Лицо его было красно и мрачно. Было ясно, что он изрядно пьян. Фирсов звякнул вилкой и встал, покачиваясь:
– Я сейчас, – кивнул он офицерам. Выбрался из-за стола, и, качаясь, пошел к дверям.
В коридоре он некоторое время стоял и смотрел в одну точку. Потом, придя в себя, щурясь, он огляделся и двинулся в противоположный конец коридора.
Фирсов был среднего роста, излишне упитан. Это выражалось на его круглом красном лице двойным подбородком. Он шел по коридору, приближаясь к часовым, стоявшим около высоких дверей, обитых железом.
Фирсов остановился перед часовыми и, качаясь, разглядывал их с минуту. Потом щелкнул пальцами и махнул рукой в сторону железной двери:
– Ну-ка, братцы, отворите. Я хочу побеседовать с нашими гостями.
Часовые переглянулись и стали открывать. Двери грузно раздвинулись, показывая внутри кабинета зарешеченные окна, пять высоких сейфов и связанных красноармейцев на полу. Их было человек пятнадцать. Некоторые были ранены.
Хорунжий, войдя, встал перед ними и спросил бодрым голосом, неуверенно выговаривая слова:
– Что, чертово отродье, сидите? Твари красные… Чего молчите, сволочи?
Он помолчал, оглядывая пленников остекленелым взором, в углах губ появилась пена.
– Не жилось вам на Руси? – его тон стал угрожающим. – Всё из-за вас. Вся эта смута! Ничего, всех вас к стенке – выродков. Хотя…
И хорунжий Фирсов, медленно расстегнув кобуру, достал из неё револьвер и, не говоря больше ни слова, начал расстреливать связанных людей, сидящих на полу. Кабинет наполнился дымом, люди кричали, пытаясь увернуться. Но хорунжий, хотя и был изрядно пьян, целился точно, планомерно разряжая барабан.
Вбежали другие офицеры. Повалили Фирсова, отобрали револьвер и вытащили его в коридор. Но было поздно. Семь пуль, выпущенных из нагана, унесли семь человеческих жизней.
Металлические двери захлопнулись. Были слышны глухие крики Фирсова и голоса людей, что пытались его урезонить, а в кабинете среди истекающих кровью тел сидели красноармейцы, чудом оставшиеся жить до утра. Среди них был и комиссар.
Утром Жора спустился по лестнице во двор. Люди шли по улице в сторону купеческого собрания. Он увязался за ними и увидел толпу на площади, которая полукругом выстроилась около дома с глухой стеной. Жорка протиснулся к дому. У стены стояли связанные красноармейцы и комиссар, напротив – солдаты с винтовками наизготовку. Офицер в чине поручика громким голосом стал зачитывать приговор.
Жора спросил у мужчины в картузе, стоявшего рядом:
– А что здесь будет?
– А ты, верно, дурак, если спрашиваешь. Расстрел здесь будет. Вон тех, что у стены, сейчас одним залпом кончат, – сказал мужик и перекрестился.
Лязгнули затворы. Солдаты взяли прицел, и в этот момент кто-то крикнул: «Стойте!».
Все, кто был на площади, кто смотрел из окон, увидели, как к расстрельному расчету бежит городской дурачок Жорка, Жорка-сапожник.
Он подбежал, встав между солдатами и теми, кого приговорили к смерти. Задыхаясь от бега и волнения, он показал рукой на комиссара и сказал:
– Не надо его. Он не виноват. Не надо! Он просто искал человека!
Поручик, что командовал расстрелом, опешил, но, придя в себя, сказал:
– Ого! Ещё один красножопый. А ну, давай его к стеночке!
Жору схватили и поволокли. Но толпа, что до этого только смотрела на казнь, загудела:
– Ваше благородие! Это дурачок местный. Жорка-сапожник. Он – дурак! Не берите грех на душу! Юродивого пожалейте!
Наступила заминка. Поручик посмотрел на неказистого маленького человека в грязном френче с одной пуговицей и в мятых штанах. Разглядел испуг на его лице и приказал унтеру, что держал Жорку:
– Веди его сюда.
Его подвели.
Офицер взял сапожника за грудки и, посмотрев в глаза, спросил:
– Сапожник?!
– Да, – пролепетал Жорка.
– Дурак?!
– Да, – снова ответил тот.
– Вижу, что дурак. – И кивнул унтеру: – Двинь-ка ему, чтобы красножопых не жалел.
Солдат шагнул Жорке за спину. Перехватил винтовку обеими руками, основательно размахнулся и ударил парня по затылку прикладом. Раздался глухой хруст. Жорка, как стоял, так и рухнул лицом на мостовую. Углубления между булыжниками сразу стали наполняться кровью.
Повисла тишина, в которой все услышали тихий стон поверженного.
– Ну, что застыли?! – крикнул поручик. – Забирайте вашего дурака-сапожника, а то я передумаю.
Жору уже волокли в сторону дома, когда раздался залп.
С тех пор Жора не чинил обувь. От удара прикладом он совсем сделался дурачком. Поначалу просто ходил по городу и вглядывался в лица. Потом раздобыл где-то железнодорожную «летучую мышь» и уже с ней днем и ночью ходил по городу. Ещё много дней горожане, засыпая, слышали его печальный голос: «Ищу человека! Ищу человека!..»