Марина Валентина Ивановна
(1914 – 2001) Прозаик, журналист. Член Союза писателей СССР с 1958 года, в дальнейшем – член Союза российских писателей. Родилась 23 февраля 1914 г в с. Козловка Тамбовской губернии. В годы Первой мировой войны семья переехала в Сибирь. С 1931 г. В. Марина жила в Иркутске. С 14 лет работала расклейщицей телеграмм на почтамте. Поступила на филологический факультет Иркутского госуниверситета, но закончить его не пришлось.
Работала секретарём рабоче-крестьянской инспекции, инструктором областного финансового отдела, репортёром в Иркутском отделении РОСТА (Российского телеграфного агентства), на Иркутском радио.
В это время училась на рабфаке при Иркутском университете. По окончании его в 1934 г. В.И. Марина стала сотрудником газеты «Восточно-Сибирский путь», издаваемой Восточно-Сибирской железной дорогой.
Писательский путь Валентины Мариной начался с публикаций в журнале «Новая Сибирь» (1947). Это были публицистические очерки, затем рассказы. С 1951 стали издаваться книги очерков: первая — «Люди одной дороги». Их герои — представители рабочих профессий — машинисты, рыбаки, жители сибирской деревни. Очерки пронизаны высокой гражданственностью. За ними появляются первые художественные повести — роман «Позёмка», «Лебединские женщины» и др. В своих произведениях Валентина Марина призывает к справедливости, поднимает нравственные проблемы общества, правдиво показывает трудную жизнь простого народа.
В 1937 г. как враг народа был арестован муж писательницы. В октябре того же года, как член семьи врага народа арестована и сама В. Марина. В январе 1938 г. она была полностью реабилитирована.
Из под пера Валентины Мариной вышли романы и повести, ставшие поистине классикой сибирской литературы. За свою последнюю книгу — роман «Чернотроп» она была удостоена Губернаторской премии и звания лауреата пятой Артиады народов России.
Скончалась в августе 2001г. в Иркутске.
Отдельные издания
Опасный рейс : [очерки]. – Иркутск : Иркутское книжное издательство, 1956. – 64 с.
Высокий берег : очерки. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1966. – 162 с.
Позёмка : роман. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1973. – 269 с.
Лебединские женщины : повесть ; Позёмка : роман. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1981. – 304 с.
Верхотуров против Меломана : повесть. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1987. – 224 с.
Павильон Раймонды : повести. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1990. – 384 с. – (Библиотека «Современная сибирская повесть»).
Чернотроп : роман. – Иркутск : [б. и.], 1999 (Иркутская областная типография № 1). – 444 с.
Публикации в коллективных сборниках
и периодических изданиях
Павильон Раймонды : отрывок из повести // Поэты и писатели – воспитанники Иркутского университета : сборник / Иркутский государственный университет им. А. А. Жданова ; ответственный редактор-составитель Р. И. Смирнов. – Иркутск, 1979. – С. 44–47.
Мой сталинский век : эссе // Зеленая лампа, 2004 : литературно-публицистический альманах / [редакторы-составители: А. И. Кобенков, Б. С. Ротенфельд, В. В. Науменко]. – Иркутск, 2004. – С. 113–124 ; Иркутск. Бег времени : [сборник] : в 2 т. – Иркутск, 2011. – Т. 1 : Слово о городе / [составители: С. И. Гольдфарб, В. П. Скиф]. – С. 310–323.
Депутат Ксена : глава из романа «Чернотроп» // Иркутск. Бег времени : [сборник] : в 2 т. – Иркутск, 2011. – Т. 2 : Автографы писателей, кн. 2 : Проза / [составители: А. К. Лаптев, В. А. Семёнова]. – С. 61–66.
Начальник участка : [очерк] // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2017. – 11–17 июля (№ 28). – С. 9.
О жизни и творчестве
Валентина Марина // Поэты и писатели – воспитанники Иркутского университета : сборник / Иркутский государственный университет им. А. А. Жданова ; ответственный редактор-составитель Р. И. Смирнов. – Иркутск, 1979. – С. 44.
Валентина Марина // Писатели Приангарья : биобиблиографический справочник / составитель В. А. Семенова. – Иркутск, 1996. – С. 177–179.
Марина Валентина Ивановна // Кто есть кто в Иркутске и Иркутской области. – Иркутск, 1999. – С. 175.
Ротенфельд, Б. С. «Времена не выбирают…» : к 90-летию писательницы Валентины Мариной / Борис Ротенфельд // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2004. – 21 февр. (№ 33/34). – С. 3.
Кустова, Е. Литературные герои Валентины Мариной / Елена Кустова // Сибирь. – Иркутск, 2011. – № 5. – С. 180–184.
Ходий, В. Слово о Валентине Мариной / Владимир Ходий // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2017. – 11–17 июля (№ 28). – С. 8.
Валентина Марина
Мой сталинский век
отрывок
Мое поколение первым было мобилизовано на поддержку колхозного строя. Начиная с нас, семиклассников, все должны были отработать на уборке урожая. К школе по
догнали две подводы, погрузили на одну девчонок, на другую – парнишек. И увезли в далекий от города Канска Абанский район.
Ни подушек, ни одеял с собой не брали. Ехали целый день. Парнишек увезли в другую деревню, а нас поселили у одинокой женщины. Спали на полу вповалку. Почему-то ни одной из нас не пришло в голову поинтересоваться, откуда у этой маленькой и незаметной женщины столько поношенных, вытертых шубников и комковатых подушек, что можно уложить десяток пятнадцатилетних девчонок. Впрочем, что спрашивать с городских школьниц! Я и в двадцать лет, работая в газете, не догадывалась, откуда на железнодорожном материальном складе столько трухлявого женского белья, выдававшегося паровозникам вместо обтирочных концов. Я-то не понимала, а паровозники, видимо, догадывались и очень не любили этот «обтирочный материал».
А были это остатки крестьянского быта, невостребованное имущество, оставленное увезенными на Игарку и в другие не столь отдаленные места пахарями земли сибирской. А иные и сегодня не верят, что была такая партийная установка – ликвидировать крестьянство.
Утром нас увезли в поле. Две жатки-лобогрейки уже работали. Поодаль несколько женщин вязали снопы. Нам велели крутить вязки. Немолодая женщина учила городских неумех. Но, как оказалось, она и сама этого не умела. Хозяйка нашей квартиры вечером объяснила, что женщина эта не простая. Она десятитысячница, работница Ленинградской трикотажной фабрики. Хлипкий колхозный строй приходилось подпирать со всех сторон. Десять тысяч городских коммунистов были мобилизованы и отправлены председателями колхозов. Председательницы из нее не вышло. Оказалось, не каждая кухарка может управлять государством. Определили поварихой на полевой стан. Вот тут она была на месте! Похлебки ее до сих пор помню.
Вернувшись в город, мы узнали, что седьмой класс по новому постановлению правительства стал последним в средней школе. Кто хотел учиться дальше, должен был идти на рабфак, куда принимали только работающую молодежь. Рабфаки открылись при каждом высшем учебном заведении. В Канске не только высших учебных заведений, но и техникумов не было.
Старшие сестры, пока мы «укрепляли» колхоз, уже устроились в Иркутске. Мать ждала меня из колхоза, чтобы оторваться от Канска окончательно.
***
В начале тридцатых годов извозчиков в Иркутске почти не осталось. Задавил огромный налог на лошадей. Ходил по единственному маршруту (вокзал – Маратовское предместье) автобус марки АМО величиной с сегодняшний «пазик». С нашим багажом попасть в него было несбыточной мечтой. Зато у вокзала было полно крепких дядечек с ручными тележками. Они наперебой предлагали пассажирам увезти их багаж по любому адресу. Скорее всего, это были те самые «обезлошадившие» извозчики.
Чем не рикша? Правда, садиться на этот «экипаж» никто не решался. Даже детей несли на руках. Но вещей на эту тележку можно было накладывать и накладывать, как на ишака.
Уборщицы требовались даже в годы нэпа. Мама устроилась уборщицей в общежитии при монгольских курсах. Монгольских юношей в Иркутске обучали русскому языку, а потом устраивали в разные институты. На улице Карла Либкнехта для них отвели два больших двухэтажных дома. Здесь же в полуподвальном этаже нашлась комната для уборщицы. Район был застроен деревянными домами с большими усадьбами. Дома перешли в собственность горсовета, а усадьбы пустовали. Но уже в разгар нэпа землю эту присмотрели трудолюбивые китайцы. Их в это время в Иркутске было много.
Моя старшая сестра хотела стать врачом и пошла на рабфак медицинского института. А днем работала на швейной фабрике. Младшая попала в ремесленное училище при обувной фабрике. Только через год с большим трудом ей удалось перебраться на рабфак горного института.
По слабости зрения ни на одну фабрику меня не приняли, и я совершенно случайно забрела в Иркутское отделение РОСТА (Российского телеграфного агентства), где требовался репортер. Работа мне понравилась. Иркутск в те годы кипел.
Примитивные обозные мастерские превратились в завод тяжелого машиностроения. Он стал выпускать драги для промывки золотоносных песков. Открылась слюдяная фабрика, поставлявшая слюдяные изоляторы для электроприборов. Широко раскинула крылья чаеразвесочная фабрика. А на развалинах знаменитого на всю Сибирь Иннокентьевского монастыря поселили целых три гиганта (по тем временам) – мыловаренный и комбикормовый заводы и совсем уж гигантский мясокомбинат.
Улица Большая (Карла Маркса) от набережной до улицы Амурской (Ленина) была вымощена деревянной торцовой брусчаткой. Проезд был закрыт. По вечерам иркутяне гуляли по этой мостовой. Вообще раньше сибиряки любили гулять. Надо было успеть надышаться за короткое сибирское лето. В маленькой Слюдянке гуляли по вокзальному перрону. В Канске, где прошло мое детство, был большой тенистый сад. Гуляли по аллеям. В садах играли духовые оркестры. В Иркутске я слышала часто классическую музыку.
Многие из примет того времени кажутся смешными. Пожилые иркутяне очень любили крепкий чай с молоком. Но Великий пост запрещал употребление молока. Этот запрет обходили легко. Пили чай с молоком, приготовленным из кедровых орехов. Вкусно, но дорого! А вот халва из кедровых орехов у нас, юных и вечно голодных, была просто райским деликатесом. Но где он, это деликатес? Осетрина, стерлядь, белорыбица, нельма. Как вкусно ели предки наши! Тоже, наверное, думали, что добра этого всем потомкам хватит.
Рабочих рук не хватало, но еще острее была нехватка руководителей. И в царской-то России инженеров и техников было немного, а тут столько новых производств! И тогда пришел «выдвиженец». Это значило – человек без образования, выдвинутый на руководящую должность за преданность партии. Были среди них люди умные и не очень. Были случаи, когда выдвигала их рабочая масса. Иногда удачно.
Так, много лет руководил колхозом «Власть Советов» совершенно неграмотный Адам Макарыч Кузнецов. У него учились хозяйствовать специалисты с дипломами.
А были и такие «самородки», о которых грех умолчать. Иркутской областью некоторое время руководил некто Качалин, человек настолько дремучий, что через год его сменили. Но память о себе он оставил!
Речи для выступлений ему готовил референт, но читать их он был не мастак. Незнакомые слова он просто переделывал на свой лад. На юбилей медицинского института он смутил зал заявлением, что советская наука идет вперед под руководством великого «кафетерия» науки Сталина! Перечисление видных профессоров института – Сапожникова, Мочалина, Хо- доса – он закончил фразой: «.и другие ветеринары науки».
Чем неудачнее было выдвижение, тем больше важничал выдвиженец.
Один из таких – Василий Гаврилович Ш., вчерашний старатель, с гордостью говорил:
— У меня на прииске семнадцать дипломированных инженеров!
Прииск был небольшой, никакой техники не было. И я спросила:
— А сколько инженеров держал бы здесь хозяин (частник)?
— Нисколько! – простодушно признался Василий Гаврилович. – Одного десятника хватило бы! (Десятник – старший рабочий).
***
Моя работа мне нравилась. Было интересно встречать отовсюду наехавших людей. Слушать о том, что они сделают в ближайшую пятилетку. Еще не ушибленный репрессиями тридцать седьмого года, народ жил открыто и беззаботно. Вспоминаются маевки тех лет. Не было коллектива, который на воскресенье не раздобывал бы грузовик со скамейками. Брали с собой бочонок пива, буфетчицу с пирожками, самовар и выезжали на целый день. Чай на природе, говорят, вкуснее, чем дома. Иркутяне любили выезжать на Казачьи луга, в падь Топку и вверх по Ушаковке. Сейчас все живописные места в окрестностях города изрезаны огородными участками, именуемыми «дачами». «Жигули» поставить некуда, не то что грузовик с буфетчицей и самоваром.
Охотно ходили на праздничные демонстрации. Очень любили петь бодрые советские песни. Озорные песни тоже пели. Помните «Гоп со смыком», «В доме отдыха мы были. Нас кормили хоть куда! Каждый день определенно – солнце, воздух, вода!..», «Далеко в стране Иркутской.» В этой песне об Александровском централе особенно нравилась строфа: «Я попал сюда случайно за подделку векселей, за фальшивую монету и за кражу лошадей!»
Имя Ленина иногда упоминалось рядом с именем Троцкого, но про Сталина мы, беспечная молодежь двадцатых годов, даже не слыхали. На школьных тетрадках были портреты Бубнова (наркома просвещения) и Луначарского. В популярном репортаже американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» о самых горячих днях Октябрьского переворота Сталин упоминается всего один раз, да и то по пустяковому случаю: куда-то его (Сталина) не пустили без пропуска. Не случайно эту книгу при жизни Сталина ни разу не переиздавали. Знакомый секретарь райкома Степан Трифонович Кращук, воспитанный на том, что именно Сталин сыграл решающую роль в Октябрьском перевороте, прочитавши этот репортаж, был потрясен не меньше, чем мир Октябрьской революцией.
Те годы вспоминаются как очень светлые. Наверху, конечно, интриговали, но внизу шла обыкновенная человеческая жизнь.
***
После разгрома троцкистской оппозиции в Иркутске оказалось много ссыльных оппортунистов (так тогда называли противников генеральной линии партии). Среди них были блестящие ораторы. Помню, на очередной юбилей Карла Маркса нас, рабфаковцев, привели послушать лекторов. Первым выступал иркутский профессор Бялый. Он нам рассказал, как следует строить коммунизм по Марксу. Потом выступил столичный профессор Галеркин, он не оставил от доводов Бялого камня на камне и предложил свой путь к коммунизму. А мы как-то не задумывались, каким путем идти. Сталину верили.
«Пятилетку в четыре гора!», «Догнать и перегнать Америку!», «Первый хлеб – государству!». Много было таких директив, которые нам полагалось выполнять. Это было нетрудно. Никто весь всерьез не проверял, догнал ли Иванов Америку или позорно плетется в хвосте. Впрочем, отстающее предприятие или бригада рисковали получить рогожное знамя. Было учреждено и такое в противовес красному. Рогожу эту полагалось вывесить на видном месте. Однако не зря народная мудрость утверждала, что «на миру и смерть красна»! Ходить под рогожным знаменем вместе с директором или бригадиром было не так уж стыдно. Шутили: «Догнать-то мы Америку догоним, а перегонять не будем. Заплаты на штанах больно велики!»
Впрочем, шутить по поводу партийных директив было небезопасно. К бдительности нас призывали на каждом шагу. Мы, журналисты, и думать не смели написать, что в Иркутске работает авиастроительный завод. Да и цензура не пропустила бы. Мы писали: «Завод, где директором Петров.», не подозревая, что крупный этот специалист давно уже на примете у всех иностранных разведок. Его присутствие в Иркутске, да еще в качестве директора, комментариев не требовало.
Всюду висели плакаты: «Болтун – находка для шпиона!» Не задумывались, зачем шпиону слушать безответственного болтуна, если из окна пригородного поезда открывался вид на аэродром Иркутского авиационного завода. Специалист мог безошибочно определить тип и назначение самолета.
Мы привыкли к этой пронизывающей нашу жизнь бдительности и часто не замечали связанных с нею глупостей. Молодой журналист, побывавший у пограничников, закончил свой очерк красивой фразой: «А за рекой лежала некая японская держава».
— Так некая или японская? – спросил редактор.
И парень не сразу сообразил, что написал глупость.
Помню, написала очерк о черемховских спасателях. Так хотелось рассказать о героическом их труде. Не пропустили. Нет у нас аварий, а тем более катастроф, а следовательно, никаких спасателей!
Знакомый геолог спросил меня, почему до сих пор не напечатано об открытии месторождения марганца.
— Полезные ископаемые – государственная тайна, – объясняю я. – Цензура никаких сообщений о них не пропускает.
— Странно! – удивился мой знакомый. – Я вчера только прочел об этом месторождении в немецком журнале. Подробное сообщение с характеристикой руды и местности.
Однако вернемся к старой шутке «о заплатах на штанах». Сегодняшним людям покажется странным, над чем мы смеялись, обсуждая вопрос, стоит ли обгонять Америку. Что, нельзя было сменить штаны? В том-то и дело, что нельзя! Негде было их взять. Своих тканей не хватало. Платья, брюки, даже чулки продавались по ордерам, которые выдавал завком.
Помню, как молодой Саша-фельетонист «клянчил» в месткоме ордер на женские чулки.
— Зачем тебе? – удивились месткомовские женщины.
— Подарю своей девушке за любовь!
Рассказывали о любопытном случае с всесоюзным старостой Михаилом Ивановичем Калининым. Сам из крестьян, он любил расписывать деревенским мужикам, какая будет жизнь при коммунизме. В одной деревне спросили:
— А товар на штаны будет? Обносились вконец! Штанов пошить не из чего!
— Подумаешь! Что такое штаны по сравнению с мировой революцией?! Вон в Африке в некоторых местах совсем без штанов ходят, – попытался отшутиться всесоюзный староста. Мужики сейчас же «припечатали»:
— Видать, давно там советская власть!
С обувью было еще хуже. Лаптей в Сибири, конечно, не носили, но кожу на сапоги добывали только незаконно. Шкуры забитого скота полагалось сдавать. Горожанки, и я в том числе, носили туфли на резиновой подошве (не путать с микропорой). Верх из темно-синего молескина. Правда, на обувной фабрике существовал цех индивидуального пошива, но ордер туда достать было не просто. Если уж выпадало счастье, то туфли эти завертывали в тряпочку и носили только на работе. А моя репортерская работа почти вся была на улице.
Один штрих, характеризующий нашу тогдашнюю «дикость». В Иркутск на гастроли приехала негритянская певица средней руки, однако наши женщины ходили на ее концерты по три раза. «Что вы там такое нашли? – удивлялась я. – Наши певицы лучше!» – «Да понимаешь, хочется рассмотреть, как она влезает в свои платья! – отвечали мне. – Ни одного крючка, ни одной пуговицы, а платье как перчатка!» Мы понятия не имели о застежках-молниях! Когда весь мир уже отказался от крючков и пуговиц.
Но это мелочи. А вот когда заезжий корреспондент «Правды» рассказал, что за границей первоклассным журналистом считается только тот, кто может управлять автомобилем, самолетом, знает два-три иностранных языка, работает на пишущей машинке, стенографирует. Вот тогда мне стала до слез обидной наша убогость. У нас-то была только одна машинка «Ундервуд» на всю редакцию, и примадонна-машинистка не разрешала редакционной «плотве», вроде меня, даже касаться этого инструмента. И где нам было научиться управлять автомобилем? Нашу редакцию «Последних известий» обслуживала лошадь.
***
Я не была ортодоксальной комсомолкой, но все же свято верила, что лепешка из картофельных очисток и ботинки с подошвой из автопокрышек (мы сразу их прозвали ЧТЗ – была такая марка трактора, Челябинский тракторный завод) – дело временное. Этим путем еще никто не шел, вот нам и трудно. Термин был такой расхожий – «трудности роста». Но я любила географию и любила читать. Было интересно представить, где конкретно происходили события в повести или романе. Удивилась, что в романе Дмитрия Фурманова «Чапаев» ни слова нет о Сталине. А ведь в те годы, согласно официальной биографии, Сталин руководил военными действиями Красной Армии. Ничего нет о Сталине и в «Железном потоке» Серафимовича, и в очерках Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». А Сталин ли руководил? О Троцком пропаганда и не заикалась.
В первом варианте романа Николая Вирты «Одиночество» (об антоновском восстании) тоже нет Сталина, но Вирта догадался его переписать, как требовалось. А Дмитрий Фурманов и Джон Рид к тому времени уже умерли. Их просто больше не издавали. Но к тому времени, когда я это осознала, делиться своими сомнениями было небезопасно. А вообще-то тогда мы жили не то чтобы весело, но очень бездумно, беззаботно. Свято верили, что впереди нас ждет светлое будущее: «Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет». Мирились с коммуналками и этими лепешками из картофельной шелухи. И пока еще не подозревали, что Сталин прибирает страну к рукам.