Карнаухов Владимир Степанович
(1947 — 2012) Прозаик, журналист, публицист. Член Союза писателей России с 1991 г. Родился 16 февраля 1947 г. в г. Черемхово. Окончил среднюю школу №8, в которой также учились драматурги Михаил Ворфоломеев и Владимир Гуркин. Затем поступил в Иркутский госуниверситет, на отделение журналистики, который закончил в 1972 году.
Работал на строительстве Усть–Илимской ГЭС, затем возглавил отдел литературы и искусства газеты «Советская молодёжь». Там же началась активная журналистская работа, где тема «человек и закон» для писателя оказалась главной. Итогом стала первая книга криминальных очерков «Солнце не всходит дважды». В 1961 году В. Карнаухов переезжает в Иркутск, где его принимают в члены Союза писателей России.
Владимир Карнаухов принадлежит к приверженцам остросюжетной прозы: в его произведениях, как правило, происходят неожиданные события, нередко с трагическим исходом. На их фоне автор пытается проследить поведение и взаимоотношение героев, приоткрыть их внутренний мир.
Скончался24 сентября 2012 г. в Иркутске.
Отдельные издания
Солнце не восходит дважды : о социальных и нравственных причинах негативных явлений. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1990. – 222 с.
Кто-то должен ждать : повесть, роман. – Иркутск : Комсомольская правда – Байкал, 1994. – 342 с.
Приглашение на Голгофу : повесть, рассказы и очерки. – Иркутск : Сибирская книга, 2008. – 319 с.
Исход великого шамана : языческая мистерия / [художник Г. Г. Гордиевских]. – Иркутск : Сибирская книга, 2012. – 571 с.
Публикации в коллективных сборниках,
продолжающихся и периодических изданиях
Тысяча и одно удовольствие : рассказ // Москва. – 2001. – № 9. – С. 64–71.
Последний смертный грех : повесть // Сибирь. – Иркутск, 2003. – № 2. – С. 8–47.
Черемховская остановка В. Гуркина : [очерк] // Культура: вести, проблемы, судьбы. – Иркутск, 2003. – Янв.-февр. – С. 13.
Исход великого шамана : языческая мистерия // Сибирь. – Иркутск, 2012. – № 1. – С. 57–119.
Сто седьмой сонет Шекспира : рассказ // Сибирь. – Иркутск, 2014. – № 1. – С. 103–123.
О жизни и творчестве
Владимир Карнаухов // Писатели Приангарья : биобиблиографический справочник / сост. В. А. Семенова. – Иркутск, 1996. – С. 46–48.
Владимир Карнаухов // Александровский централ. – Иркутск, 2002. – № 2. – С. 3.
Памяти товарища // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2012. – 29 сент. (№ 111). – С. 7.
Сухаревская, Л. Время прощаний… / Любовь Сухаревская // Байкальские вести. – Иркутск, 2012. – 1–7 окт. (№ 56). – С. 11.
Быков, О. «Все в этом мире движется любовью…» / Олег Быков // Восточно-Сибирская правда. – Иркутск, 2013. – 16–23 сент. (№ 38). – С. 8.
Карнаухова, В. «Исход великого шамана», или Избитые истины по-новому / Валентина Карнаухова // Байкальские вести. – Иркутск, 2013. – 2–8 сент. (№ 60). – С. 8.
Ковалева, З. Черемховская династия писателей Карнауховых / Зоя Ковалева // Сибирь. – Иркутск, 2013. – № 4. – С. 176–179.
Корелова, С. Окна в другие миры : о прозе В. Карнаухова / Светлана Корелова // Сибирь. – Иркутск, 2014. – № 2. – С. 293–296.
Ярина, Я. Владимир Степанович Карнаухов. Мысли писателя живут среди нас // 100 ярких судеб в монолите века : юбилейная книга к 100-летию города Черемхово / Ярослава Ярина. – Москва, 2017. – С. 93.
Владимир Карнаухов
Шаль огненной губернаторши
Отрывок из романа
В малахольных, заполошных городах ещё не извелись святые женщины. Тому живой пример – директор краеведческого музея Антонина Ильинична Коробова. Как все святые особи, она была неудачлива в личной жизни, но преуспевала в общественной. Считается: если женщина неудачлива в личной жизни, то она непременно умница; если преуспевает в общественной, то непременно – дура. Исходя из парадоксального утверждения немецкого философа Георга Фридриха Вильгельма Гегеля о единстве и борьбе противоположностей, следует признать совместимость несовместимого и развить мысль в том направлении, что соединение в одном объекте дуры и умницы есть ничто иное, как проявление божественной святости. Что совершенно не противоречит философской системе немецкого мыслителя, разбитых на три основополагающих части: логику, натурфилософию и философию духа. Первая рассматривает Бога от сотворения мира; вторая – Бога в материальном мире; третья – в человеческом духе. Так, и только так нужно рассматривать и директора краеведческого музея Антонину Ильиничну Коробову, смело причащая её к лику святых женщин.
В утреннем распорядке Антонины Ильиничны непременно значилась чашечка кофе. Но взращённого не на плантациях Индии или Бразилии, а в пригородных хозяйствах, поднаторевших в посадке выгодного по нынешним временам неприхотливого злака – ячменя, из которого, кроме диетических хлопьев для модельных дам, изготавливался также постный напиток, но носящий гордое название кофе. Испивала этот напиток директор музея не из-за вкусовых пристрастий, а чисто по причине патриотических настроений: потребление продуктов местного изготовления крепит государственную мощь и противодействует империалистическим проискам алчных буржуинов-глобалистов. К чашечке «кофе» прилагался коржик местного же хлебозавода, а не какие-то там французские воздушные крекеры. Однако же утро выдалось не только хмурым, но и до крайности незадачливым. Древняя, ещё с советских времён, чашечка местного фарфорового завода не вынесла температуры с пылу-с жару налитого напитка и треснула ровно посередине, нанеся чувствительные ожоги далеко выше коленки, в самом нежном месте. Мужественная женщина сдержала охи и стоны, но засожалела, что нынче не явится на службу в капроновых блестящих колготках, купленных недавно за большие деньги, несмотря на то, что производства они были явно не местного. Придётся натягивать старомодные чулки, так как запасных колгот у неё сроду не водилось, и подвязывать их обычными резиновыми тесёмками, поскольку корсет с застёжками искать на антресолях не хватало времени. Дальше – того хуже: едва надкусила коржик, как он тут же встал поперёк горла, еле смогла откашляться. Нет дурнее народной приметы, чем недокушанная еда на столе, — как пить дать, притянет к себе зло. От незадачливой трапезы на обычно румяном лице проявилась бледность, а кроме того, и обречённость на что-то скверное и постыдное.
Бледная и понурая, Антонина Ильинична с тяжёлым сердцем отправилась на службу в краеведческий музей. Напасти, свалившиеся за завтраком, не отцепились и дальше: на левой ноге лопнула резинка, и, как назло, — в трамвайном вагоне, на глазах невыспавшейся, сердито настроенной публики. Тут же затрапезно-правильный старичок, в белых носочках и фетровой шляпе, колко и назидательно заметил, что немолодым женщинам непозволительно раскатывать в приличном обществе в спущенных чулках, иначе никакого порядка в государстве не станет. Фиолетово зардевшаяся от стыда, Антонина Ильинична бросилась к выходу, но в ярой утренней толпе оборвалась резинка и на правой ноге. Дебелый молодой нахал с фиксой золотого цвета в ряду чуть менее пожелтелых клыков заступил дорогу и потребовал предъявить билет, который из-за расстройства чувств она забыла прокомпостировать. Пришлось заплатить штраф и ещё, стиснув зубы, выслушать явно не страдающего избытком образования хама, съязвившего, что подобным бабкам место на зоне, а не в трамвае. И никто за Антонину Ильиничну, женщину, не достигшую даже сорокалетия и интеллигентную со всех сторон, кроме несчастных чулок, не заступился даже одним словом. Ни единым!
Вывалившись из вагона, Антонина Ильинична тут же содрала постыдные чулки, вытаскивая поочерёдно ноги из голубых резиновых ботиков, и, не обращая внимания на холод и дождь, зашвырнула скомпрометировавший её предмет туалета в металлическую коробку для мусора. Дождевые струи неприятно хлестали по икрам, ошмётки грязи, казалось, прилипали к коленям, мокрые волосы облепили голову, по лицу стекали потоки, но она даже позабыла про лежавший сумочке складной зонтик – никогда в жизни не чувствовала себя настолько униженной. Разбитое сердце не помещалось в груди, пришлось ещё остановиться, чтобы нащупать под плащом, во внутреннем кармане пиджака колбочку с валидолом, вытряхнуть оттуда таблетку и положить её под язык. На службу впервые за все годы директор музея явилась с восемнадцатиминутным опозданием, пусть и в санитарный день. А там – новая беда.
Страшными, каркающими всхлипами голосили смотрительницы музея: тонконогая растрёпанная по-современному куколка Анжела Курьянович и её тётка — Изольда Штрах, более тяжеловесная, но застёгнутая на все пуговки, дама. В такт барышням подвывал, видимо, плохо опохмелившийся сторож Сидоров. В зале витал дух осиротения и потери. В глаза Антонины Ильиничны сразу же бросилось исчезновение с раскрашенной мраморной фигуры во весь рост – жены губернатора Вассы Протуберанцевой — шёлковой шали, означенной в каталоге как «Павлиний хвост», обрамлённой пышными букетами из ярких роз, тюльпанов и полевых цветов. Узоры почти за три прошедших века не поблекли, потому как изготовлена шаль была на издревле знаменитой платочно-набивной фабрике в Павловском Посаде. Супруге губернатора она досталась в подарок от русского царя – какого, по понятным причинам, в изданном тридцать лет назад буклете не говорилось. Затравленный взгляд убого выглядевшей директрисы краеведческого музея встретился с победоносным и снисходительным взором Вассы, законной жены первого городского губернатора Гурия Вавиловича Протуберанцева. В старинные времена высокопоставленная дама отличалась умом и статью египетской царицы Клеопатры, известной в истории амурами со знаменитым Гаем Юлием Цезарем, а затем и с управляющим Египтом от имени римской империи Марком Антонием. По части любовных похождений Васса ничуть не уступала Клеопатре, а может быть, и превосходила ту, поскольку даже в напечатанный в советское время каталог проникло несколько анекдотов на эту тему. Госпожа Протуберанцева, живя в столице, затащила в постель, кажется, всех модных в русский золотой век просвещённых властителей дум, и те отзывались с восторгом не только о её женских, так скажем, умениях, но и об изысканном обхождении и умнейших высказываниях.
Она покровительствовала музам и наукам, заслуженно снискав лавры передовой женщины и неприязнь других известных светских львиц. «Наверняка и Гурия из-за неё к нам сослали губернатором, — впервые подумала с неприязнью об историческом персонаже, представленном в музее, Антонина Ильинична. – И казнили как растратчика и вора после ревизии Сперанского тоже из-за этой… (даже в мыслях Коробова не могла себе позволить назвать Вассу так, как та заслуживала). Не зря ведь окружение вспоминало, что первый губернатор все добытые богатства бросал к ногам супруги». Кроме того, неприязнь к законной жене Гурия Вавиловича Протуберанцева у Антонины Ильиничны увеличивалась из-за того, что с отсталыми, низшими слоями старорежимной эпохи Васса совсем не соблюдала великосветский этикет: собственноручно порола вороватую челядь, не гнушаясь солёным слогом и неприличествующими её положению буйными проявлениями чувств даже в общественных местах.
Чёрные, горящие глаза светской львицы увенчивали обманчивые лже-восточные черты лица; из правого глаза, казалось, обычно мирно созерцал Бог, милостивый и справедливый, из левого – интриговал дьявол, распущенный и вероломный. Сейчас же правый глаз губернаторши стыдливо прижмурился, а левый, в томной поволоке, сардонически замигал, насмешливо и издевательски, передразнивая экскурсоводческую лексику и манеры преподнесения исторического материала Антониной Ильиничной. «Что там голоногая курица курлыкала про местные анналы?.. В историческом прошлом нашего города выдающаяся роль принадлежит… курлы-курлы… первому губернатору Гурию Вавиловичу Протуберанцеву… Выдающаяся роль рогоносца ему принадлежит!.. С его деятельностью связана новая эра в освоении несметных сибирских богатств… курлы-курлы… на благо Родины… Промотал и пропил последние деньги в городской казне, а взятки брал лишь соболями, золотом и алмазами… Непреходящую историческую ценность имеют все экспонаты, связанные с именем Гурия Вавиловича… курлы-курлы… обратите особое внимание на бесценную шаль… курлы-курлы… вручённую от имени самого царя… По имеющимся сведениям, этим даром отмечены особые заслуги губернаторской четы… курлы-курлы… перед царём и Отечеством… Знала бы ты, голоногая курица, что шаль спёрта артистом Сёмой Пенкиным из реквизита гастролирующего здесь столичного театра. И принадлежала приме, которой, говорили, действительно её царь подарил – ха! – за особые заслуги. У меня таких подарочков тоже было немало…».
Взгляд губернаторши сделался совершенно стервозным и бесстыдным. Наслаждаясь чужим горем, она испытывала умопомрачительное наслаждение, ибо подобное яркое чувство способно подарить лишь чужое горе. А именно оно заявилось в краеведческий музей, пусть и с восемнадцатиминутным опозданием. Изнывающее мировой скорбью несчастное сердце Антонины Ильиничны оборвалось от капиллярных сосудов, тем самым совсем заледенив ноги, и камнем ухнуло в область живота. Но там не закончило жизнедеятельность, а как бы переродилось для борьбы и противления нагрянувшим личным и служебным напастям. Недобрый, стервозный взгляд госпожи Протуберанцевой возбудил в Коробовой ответную эмоцию, высек неукротимую волю и благородную ярость. Не выкажи сомнительная во всех отношениях дама издевательскую блажь, святая женщина с болью примирилась бы с утратой, смиренно прошла б все суды и тюрьмы, стоически перенесла тяжкую участь. Но в крови Антонины Ильиничны заклокотал вулкан поруганной чести, и внутренний голос преисполнился высокой негодующей нотой: «Изволишь, старорежимная шлюха, над моей бедой насмехаться, паскудиться над музейной трагедией?! Недолго тебе насмехаться, недолго паскудством тешиться. Знаю умного человека – дружбу вожу с великим сыщиком. Глазом своим дьявольским моргнуть не успеешь, как пропавшая шаль и отыщется. Поперхнёшься стервозной улыбочкой, в кровь искусаешь алые губки, как только грабитель отыщется. Не спровадишь в могилу, пока пропажа не обнаружится!».
Крепкую клятву отмщения приняла святая женщина, непонятно почему обратив её на мраморную раскрашенную статую, поставила на карту личную честь, принесла присягу городской истории. После чего внутренне раскрепостилась, забыла о личных неприятностях и служебных неурядицах. От властного голоса вздрогнуло даже музейное помещение:
— Всем сотрудникам музея немедленно пожаловать в директорский кабинет!!
По-прежнему одинаково каркающе всхлипывая, музейные смотрительницы Анжелика Курьянович и Изольда Штрах на цыпочках проскользнули в директорский кабинет и сели рядышком на самый краешек дивана из кожзаменителя. Впервые, кажется, полностью протрезвел сторож Сидоров, примостившийся на уголке канцелярского стула. Антонина Ильинична, не расположенная к душевным беседам, пригладила мокрые волосы щёткой и решила устроить форменный и беспощадный допрос, без сентиментальностей и обиняков, не давая времени на окольные выкрутасы и хитромудрые отговорочки.
— Изольда Карловна, извольте дать поминутный доклад вашего местонахождения с шести вечера и до девяти утра, не упуская интимных похождений!
— Все мои интимные похождения покрыты мраком, — Изольда Карловна как бы брезгливо передёрнула носом, давая тем понять, что не допустит вмешательства в личную жизнь. — Касательно же прочего времяпрепровождения откроюсь, как на духу. С восемнадцати часов сорока минут и до двадцати трёх пятнадцати строго блюла государственные интересы: вела переговоры со спонсорами об оказании щепетильных услуг нашему музею некими уважаемыми и высокопоставленными персонами.
— Поимённо… Поимённо – каждого спонсора. И о каких щепетильных услугах идёт речь? Что-то не припомню, чтобы я вам давала подобные поручения, — строгонравно поставила партикулярный вопрос Антонина Ильинична, тем самым выпадая несколько из образа святоши.
— С каких это пор наказуема личная инициатива?! Пеклась о благе, и только о благе родного музея; проявила здоровую инициативу. Что за неуместные упрёки! – Изольда Карловна обидчиво скривила измазанные ярко-алым губки.
— Ещё раз требую назвать поимённо спонсоров! – общие рассуждения никак не могли устроить требующую конкретики Антонину Ильиничну. Что не столько пугало, сколько смущало стыдливо отводящую выпуклые бледно-голубые глаза Изольду Карловну.
— Это уважаемые и высокопоставленные персоны – в отношении них я обязана хранить конфиденциальность.
— Речь идёт о музее! – не выдержав иезуитской пытки словоблудием, повысила голос Коробова. – Отправьте к чёртовой матери всю вашу конфиденциальность! Имена, пароли, явки – на стол!!
— Прошу прощения, допустила некоторое преувеличение, — припёртая к стенке Изольда Карловна вынужденно сделала нежелательное признание. – При переговорах присутствовал единственный спонсор, всеми уважаемый первый заместитель губернатора края Шалва Булатович Мочиладзе.
О сей замечательной и примечательной во всех отношениях личности была наслышана не только Антонина Ильинична, в какой-то мере подчинённая названному спонсору, но и всякий житель их провинциального региона. Сколотивший сказочное состояние на тайных финансовых операциях Мочиладзе действительно имел страсть к великим благодеяниям, щедро осыпая дарами каждую женщину, откликнувшуюся на его сердечный зов, — иномарками, загородными дачами, поездками вокруг света и прочими подношениями. Недаром после переговоров со спонсором нехилую грудь Изольды Карловны украшала бриллиантовая брошь, которую та тщетно пыталась прикрыть, застегнув гламурный пиджачок на все пуговицы.
— Какие же блага ожидают наш музей? – Антонина Ильинична беззастенчиво вперила глаза в бриллиантовую брошь, про себя недоумевая, как могла принять с первого взгляда такое украшение за китайскую поделку.
— Большие и невиданные, — пространственно, но многообещающе Изольда Карловна закатила к потолку хитромудрые глазки.
— Может быть, и новая царская шаль, взамен пропавшей? Да не одна… — с ядовитым сарказмом съехидничала директор музея.
— Совершенно новая, только-только из Персии, и, конечно, не одна, — совсем потеряла голову из-за пристрастного допроса начальницы Изольда Карловна, но не потеряла веру во всемогущего спонсора Шалву Булатовича, «Шалвочку», как она его ласково называла. Мочиладзе прозвание не нравилось, зато он оценил другие положительные качества натуральной немочки, к тому же явно знакомой с национальной же порнографической кинопродукцией, и поэтому Изольда Карловна на данный момент не сомневалась, что для неё лично «Шалвочка» хоть из Персии, хоть из гробницы давно усопшего Тутанхамона доставит сколько угодно новеньких царских шалей.
— Уважаемая, с этой минуты подозреваемая номер один, сию же минуту пишите чистосердечное признание. Подробненько живописуйте, когда и при каких обстоятельствах исчезла царская шаль, — Антонина Ильинична протянула ошарашенной смотрительнице чистый лист бумаги для принтера и дешёвенькую шариковую ручку…