Гедзевич Алексей Николаевич
(1962 — 2021) Поэт. Член Иркутской областной общественной организации писателей (Иркутское отделение Союза российских писателей) с 2009 г. Родился в г. Орске Оренбургской области в 1962 г. Детство провел в г. Шелехов Иркутской области. Окончил шелеховскую школу №1. Учился в Иркутском государственном университете, Иркутском политехническом институте, Литературном институте им. М. Горького. По профессии – инженер-металлург.
В 2019 г. Алексей Гедзевич стал победителем литературного слэма в Красноярске на седьмом всероссийском литературном фестивале «Книга. Ум. Будущее» (КУБ). В 2010 г. занял там же третье место.
Постоянный участник Международного фестиваля поэзии на Байкале им. А. Кобенкова.
Жил в г. Шелехов.
Скончался 10 июня 2021 г. в Иркутске.
Отдельные издания:
Псевдогеометрия : стихи. – Иркутск : [б. и.], 2008 (Иркутская областная типография № 1). – 60 с.
Буги-Вуду : стихи. – Иркутск : [б. и.], 2019 (Иркутская областная типография № 1). – 60 с.
Публикации в коллективных сборниках и продолжающихся изданиях
К Лао-Цзы : [стихи] // Иркутское время, 2007 : альманах поэзии / [ред. А. В. Богданов]. – Иркутск, 2007. – С. 70–74.
Святой Иероним : [стихи] // Иркутское время, 2010 : поэтический альманах / [редкол.: Светлана Михеева и др.]. – С. 83–85.
Из цикла «К Лао-Цзы» : [стихи] // Иркутск. Бег времени : [сборник] : в 2 т. – Иркутск, 2011. – Т. 2 : Автографы писателей, кн. 1 : Поэзия / [сост.: В. К. Забелло, В. П. Скиф]. – С. 415–418.
«Ничтожен повод грусти – расставание…» : [стихи] // Иркутское время, 2012 : поэтический альманах / [сост.: Светлана Михеева, Артем Морс]. – Иркутск, 2012. – С. 97.
В начале : рассказы // Зеленая лампа, 2015 : литературно-публицистический альманах / [ред. Т. Андрейко]. – Иркутск, 2015. – С. 41–47.
«Когда зимним утром я выпадаю из рюмочной…» : [стихи] // Иркутское время, 2017 : альманах поэзии / [сост. Игорь Дронов ; худож. Андрей Москвин]. – Иркутск, 2017. – С.
38–40.
Книги
Тогда вползали на мои колени
слепые книги
и ночной испуг
топили в ласке терпеливых рук
успокоенья мерный стук
Так сердце перемалывает время
и проще так
на миг оцепенев
приобрести опору в утешенье…
Кого?
Болезнь почтиперемещенья
Где ослепленье саморазрушенья
Вонзает страх в окаменевший нерв
и вот
песок просыпится на дно
обоеполого стеклянного сосуда
войдут собаки лошади иуды
и будет поцелуй на грани чуда
и смех мой в уксус превратит вино
Сентябрь
Поедем в Габороне.
Наши неразговоры в пустынных вечерних кафе.
Сентябрь.
Прислуга –
заговор скрипучих лестниц
На распакованных чемоданах
твой живот целует продавец апельсинов
ты топишь в себе его зубы
ты стонешь
ты тонешь в дезодорантах
Второе виски
Пряная скатерть
Свежие новости переворотов
«Искусство народа Банту»…
войдешь
с привкусом африканского пота
в уголках искусанных губ
Закажешь кьянти со льдом
– Где мы?
– Стокгольм.
Поедем в Габороне,
любимая
БЛОК
Мы познакомились в одном из ресторанов Петербургской стороны. Я узнал его сразу. В зале звучала скрипка, но было слышно, как он читает своей даме стихи. Печальный. Тонкий. За соседними столиками тоже прислушивались и старались не греметь вилками. Дама молчала. Наклонив голову, она рассматривала темную розу в бокале золотого, как небо, аи. Поэту это нравилось. Он красиво курил вкусные папиросы, оперируя длинными скандинавскими пальцами и узкими губами.
И вот я уже за их столом… горячо объясняюсь в любви к его стихам под снисходительную, величественную гримаску на мраморном лице… мы начинаем пить коньяк и водку… дама то пропадает, то появляется своей удивленной, а под конец уже изумленной физиономией… пропадают лакеи, официанты, соседи, столы, скрипка эта надоедливая.…
В итоге пропало все.
Вечером в моем номере в «Астории» был пир.
Рерих, Гиппиус и Мережковский, Бакст и Бенуа, Гумилев и Белый в окружении талантов и поклонников. Уже разливали вино и какая-то институтка взахлеб насиловала рояль, как все стихло. «Люба, Любовь Дмитриевна…» Менделеева, фурией с перекошенным лицом, промчалась сквозь зал к обнимавшему уже Блока Белому и отвесила последнему звонкую оплеуху. Вытянувшаяся посмотреть – а чё там? – курсистка неловко оргазмировала рояль, брякнув разухабистый аккорд. Упс. Тут все, теряя солидность, кинулись в прихожую, расхватывать шубы. Менделеева гналась за ними. Что-то обломилось, гора верхней одежды завалила народ. Началась откровенная ржака. Из-под шуб под всеобщий хохот был извлечен помятый смущенный Белый и ему предъявили требование немедленно стреляться с Блоком.
Недогоняющая в тонком юморе, обслуга вызвала полицию. У щуплого полицейского, дурачась, вырвали револьвер, и кто-то в суматохе выстрелил в потолок. Когда осела штукатурка, в прихожей остались только я, немо хохочущий Блок и чья-то калоша.
Потом мы пили. Пили долго. Раскачиваясь, нараспев, читали как мантру: «Грешить бесстыдно, беспробудно…»
А сейчас я смотрю в ночное окно.
Утром поезд с Финляндского вокзала увезет меня в Гамбург, где я сяду на пароход и поплыву на далекие острова. Приму нелепый псевдоним – Джойс или, того хлеще, Фицджеральд и буду писать на староанглийском языке скромные новеллы в духе раннего Чосера.
Утром я навсегда покину Родину.
А через неделю в родном Скотопригоньевске обнаружат пропажу полумиллиона с банковских счетов.
Утром.