Змиевский Анатолий Борисович

Поэт, член Союза писателей России с 1997 г. Родился 17 марта 1959  года в рабочей семье в п. Ново-Ленино, бывшем тогда окраиной г. Иркутска. Учился в средней школе № 7, которую окончил в 1976 году. Служил в Советской армии в воздушно-десантных войсках,  затем поступил на юридический факультет Иркутского госуниверситета, но, в силу жизненных обстоятельств, учёбу пришлось оставить.

      Писать стихи А. Змиевский начал в возрасте 14 лет,  первая публикация была в газете «Восточно-Сибирский путь» в 1987 году. В 1991 году поэт стал лауреатом 12-й областной конференции «Молодость. Творчество. Современность». Большая подборка его стихов появилась во втором выпуске «Стихов по кругу» – сборнике, выпущенном в 1993 году. В 1996 году выходит первый сборник стихов А. Змиевского «Среди божественного хлама».

      Большинство читателей и критиков отмечают глубинное родство и тяготение А. Змиевского к тому полю поэзии, на котором столько боли и любви к России выплеснул С. Есенин. Так, по мнению Члена СП России поэта С. Корбута, «мы имеем дело с поэтом российского уровня, которому, может быть, тесны наши провинциальные рамки». Критик П. В. Забелин поставил Анатолия Змиевского в ряд с французскими поэтами А. Рембо и Ш. Бодлером. Поэт Владимира Скиф писал «…Талант Змиевского – это талант, который поведал миру свои нежные тайны, полоснул наши души кровоточащей болью, окунул в тёмную бездну человеческого бытия, удивил полётом мысли, вовлёк в водоворот то лаконично точных, то развёрнутых метафор». Известный иркутский композитор Ольга Горбовская на стихи поэта написала вокальный цикл «Драгоценные слезы».

      Анатолий Змиевский является лауреатом премии им. С. Иоффе  (2005 г.), премии губернатора Иркутской области (2014 г.), премии журнала «Сибирь» им. А. Зверева (2020 г.).

       Живет в Иркутске.

Отдельные издания

Среди божественного хлама : стихи. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1996. – 192 с.

Лагерная Русь. – Иркутск : Восточно-Сибирское книжное издательство, 1998. – 240 с.

Звезда Вифлеема. – Иркутск : Иркутский писатель, 2001. – 128 с.

Я пришёл из осени : стихи. – Иркутск : Иркутский писатель, 2005. – 256 с.

Любовные письма : стихи. – Иркутск : [б. и.], 2010 (Тип. «Репроцентр А1»). – 311 с.

В полушаге от звезды : стихи. – Иркутск : Сибирская книга, 2012. – 247 с.

Зона обитаемости : стихи. – Иркутск : [б. и.], 2020 (Тип. «Принт Лайн»). – 528 с.

Публикации в коллективных сборниках

и периодических изданиях

Я пришёл из осени // Стихи по кругу : сборник. – Иркутск, 1993. – Вып. 2. – С. 313–165.

Песни опадающей листвы : стихи // Сибирь. – Иркутск, 1998. – № 4. – С. 105–111.

По холстинам пейзажей мглистых : стихи // Москва. – 1998. – № 7. – С. 50.

Между смертью и любовью : стихи // Сибирь. – Иркутск, 1999. – № 5. – С. 159–164.

На мёртвых лицах снег не тает… : стихи // Антология иркутской поэзии. XX век / редактор Т. Н. Суровцева. – Иркутск, 2000. – С. 443–449.

Напрасная свеча : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2004. – № 4. – С. 135–143.

Я во дворе на звёзды сыпал листья…: стихи // Мои года. – Иркутск, 2006. – 13–20 февр. – С. 7.

Любовные письма : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2007. – № 7. – С. 100–106.

Под созвездием лиры : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2010. – № 4. – С. 94–102.

Выдыхает берёзовый хор… : стихи // Иркутск. Бег времени : [сборник] : в 2 т. – Иркутск, 2011. – Т. 2 : Автографы писателей, кн. 1 : Поэзия / [сост.: В. К. Забелло, В. П. Скиф]. – С. 463–472.

[Стихи] // Славлю Россию, Иркутск и Байкал : поэтический сборник / составители: И. А. Лившиц, В. П. Скиф. – Иркутск, 2011. – С. 122–130.

Разочарованный странник : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2012. – № 2. – С. 132–136.

По краешку нежности : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2013. – № 2. – С. 95–98.

С милой родиной наедине : из книги «В полушаге от звезды» // Иркутский Кремль. – 2013. – № 2. – С. 212–218.

Лето сорок первого : стихи // Каменный цветок : антология стихов о войне. – Иркутск, 2017. – С. 130–137.

Памяти Распутина : стихи // Живём и помним : воспоминания о Валентине Распутине / [авт. предисл. В. П. Скиф ; сост.: Е. И. Молчанова, Д. В. Тимкович]. – Иркутск, 2017. – С. 30.

Лето сорок первого : стихи // Солдаты, встанем в тишине : антология стихов о войне. – Иркутск, 2019. – С. 139–146.

Так смешно и напрасно… : стихи // Сибирь. – Иркутск, 2019. – № 3. – С. 125–132.

Беседы, интервью

Плач по России / беседовал Сергей Корбут // Аргументы и факты. – 1999. – № 30. – Приложение «Аргументы и факты в Восточной Сибири». – С. 7.

О жизни и творчестве

Забелин, П. Любовь на один сезон / Павел Забелин // Москва. – 1998. – № 7. – С. 191.

Зангезин, В«Шампанские дни…» // Иркутск. – 1999. – 23 июля.

Иовлев, В. Рефлексия на заданную тему // Иркутск. – 1999. – 3 сент. – С. 11.

Корбут, С. Поле творческого взрыва : заметки о поэзии Анатолия Змиевского / Сергей Корбут // Сибирь. – Иркутск, 1999. – № 1. – С. 170–171.

Забелин, П.Современная «натуральная школа» / Павел Забелин // Сибирь. – Иркутск, 2001. – № 2. – С. 195.

Столяревский, АСияние и зияние : о книге А. Змиевского «Звезда Вифлеема»  // Сибирь. – Иркутск, 2002. – № 4. – С. 174–176.

Сухаревская, Л. И. «Устал я мучиться с душою…» / Любовь Сухаревская // Мои года. – Иркутск, 2006. – 13–20 февр. – С. 7.

Забелин, П. Стихи отверженного и зрение музы : очерк об А. Змиевском // Приходит час определенный : литературно-критические обозрения, портретные штрихи, заметки. – Иркутск, 2011. –  С. 188–191.

Иоффе, Л. В. На языке берёз : о книге стихов Анатолия Змиевского / Лина Иоффе // Сибирь. – Иркутск, 2013. – № 2. – С. 233–235.

       Анатолий Змиевский        

*  *  *

Восторга влага столь же быстро сохнет

в глазах, как известь сохнет на стене.

Парнас навряд ли рухнет из-за сотни

поэтов, утопившихся в вине…

Терзаемый Эвтерпой беспрестанно,               

на дыбе чувств притянут я к строке,

и слышу речь, растянутую странно,

на неземном, но близком языке.

А в яви всё не то, всё не такое,                                

и отовсюду холодом несёт:

тут сатана с отсохшею рукою,

там бог, набивший золотом живот.

Я жил как жил. Считая тризной праздник,

писать красиво начисто отвык,

сто раз воскрес, сто раз смешался с грязью,

и, нецензурный выучив язык,

я наблюдал с ночными сторожами

за звёздами в гранёный телескоп,

не избежал общения с ножами

и стылого внимания глазков

тюрьмы, построенной ещё Екатериной,

но для меня сгодившейся вполне,

вёл разговоры с Анной и Мариной

на нам одним лишь ведомой волне.

Боготворил, махнув рукой на сплетни,

лица луны загадочный овал,

и мне то тот, то этот собеседник

с печальною улыбкою кивал.

Всё понимали про меня богини  

и ведали, как мне нехорошо.

Я бился то в сетях, то в паутине,

сходил с ума, но, к счастью, не сошёл.

Писал, что виновата не верёвка,

пресёкшая безвыходности стон,

и в самых безнадёжных шалашовках

искал черты загубленных мадонн.

Читал зверью бездомному про розы,

растрогавшись мытарствами собак,

про то, что видел на заборах слёзы,

когда те слушали, что вытворяет Бах.

Но флейты флирт с простудным сиплым лаем

был обречён закончиться ничем…                               

Всем напоказ, бесстрашно в ад сползая,

прелюбодействуют отчаянно, очей       

друг с друга не сводя, никто и муза,

которой знаменит публичный дом;  

кто от души избавился обузы,           

тем – на Парнас, оставшимся – в притон.

Мне не открылась истина другая,

помимо содержащейся в вине.

Маляр, кого-то матерно ругая,

лениво водит кистью по стене.

*  *  *

Неразлучней нет подруг, чем солнце с летом.

На цветах, в росе – любовность и любезность.

Осияна лучезарным горним светом

с бирюзовым небом слившаяся местность.

Прохрусталенное утро – в тихих звонах,

и собака ни одна ещё не лает,

забулдыга не сморкается спросонок,

в вазе озера букет зари пылает.

И румяный луч, помолвленный с лужайкой,

по траве скользит замедленно и нежно.

Ковыляет к церкви первый попрошайка,

подгоняемый воскресною надеждой.

В золотых кистях малиновые стяги

с сахаристых облаков свисают зримо;

очарованы пропойцы и бродяги

приблазнившимся в лазури серафимом.

Луч застенчивый лужайку спозаранок

обцеловывает трепетно утайкой,

а у храма, поджидая прихожанок,

голубей церковных кормит попрошайка.

В вазе озера букет зари пылает,

забулдыге снится сон, что он ребёнок,

и собака ни одна ещё не лает,

прохрусталенное утро – в тихих звонах…

Рей, звени, рассвет, рассвет не виноватый,

что в России испокон веков, хоть тресни,

голытьбы намного больше, чем богатых,

а за пьющими почти не видно трезвых.

*  *  *

Лунная дева, мечты моей пава,

вышла ко мне из небесной калитки

с ангельской свитой – как будто с открытки

грёз, обрамлённой терновой оправой.

Иней алмазный сверкал на дорогах,

странное озеро странно мерцало,

и со звездою звезда танцевала

в зримых владеньях незримого Бога.

И умиляли до слёз Мирозданье

благостных помыслов листья и ветви,

и распустившихся взглядов соцветья,

гроздья стихов и травинки касаний.

Двое – нашлись! И нам было неважно,

что окружало нас – ночь или утро;

свет серебристый – свет среброкудрой! –

грешных пугал, но мне было не страшно.

И не казалось, что, в розовых тучах

сбившись с тропы, заблудившись в минутах,

с пасынком счастья меня перепутал

любвеобильный услужливый случай.

Сны так не сладки и сливки не липки!

В небе весеннем над зимней округой

мы целовали улыбки друг друга,

и ублажали нас арфы и скрипки…

То ли сработали зависти козни,

то ли святым мы пришлись не по нраву,

но поперхнулась ты мной, как отравой,

и очутился я в уличной прозе.

Мокрой фиалкой пропахшая слякоть

плавала в дебрях хрустального сада

между ресниц – я подумал, что надо

мне умереть, а сумел лишь заплакать…

Фосфоресцируя, меркнущий иней

стаял, следы поглотив, но доныне

вижу я в небе жемчужинки чуда,

в женщине здешней – гостью оттуда.

КЛАДБИЩЕНСКИЙ НОЧЛЕГ

Месяц узок, как глаз эвенка.

Страж костей, не спросив причины,

нас впустил. За фанерной стенкой

ждали нас свеча и овчина.

Дым табачный грустил в избушке,

и топор висел над любовью.

Второпях, без помощи кружки,

наш «амур» поправлял здоровье.

Плыл клопами обжитый остров

по теченью грёз и безумства,

плыли мы посреди погоста

на ладье греха и кощунства.

Тихий свет по оба окошка

опустил золотые вёсла,

и стекали за борт сторожки

с них за возгласом нежным возглас…

В мире было всё как обычно:

тени двигались только пятясь,

лишь мертвец не менял обличья,

время, здесь беспрестанно тратясь,

неустанно копилось выше,

посрамляя ходиков гири;

снилось полу отсутствие крыши,

звёзды с мыслью о ювелире

отдавались на милость пыли,

кот у печки шуршал газетой,

но мы – помнишь? – любили, и были

по ту сторону света.

*  *  *

Сыграйте мне на плачущем рояле

– не сдерживаясь, голо, чересчур! –

про то, как Вы немыслимо устали,

про то, чего я больше не ищу.

Пусть стонет пол и пусть рыдают стены,

на сквозняке трепещет пусть свеча,

до звёзд, повально вскрывших свет, как вены,

пусть донесётся горьких звуков чад.

Сыграйте солнце в траурной вуали,

луны в заре палаческий прищур,

цветы, что так заброшенно завяли,

упав из рук в колодцы смрадных урн.

Сыграйте душу обморочной шлюхи,

в девичестве распитой на троих,

и взгляд богобоязненной старухи,

молящейся извечно за других.

Сыграйте мне меня, по миру с лирой

бредущего по снегу наобум,

и в духоте прокисшего трактира

сидящего над кружкой чёрных дум.    

Обманные сыграйте сны и дали,  

с души никак не падающий груз,

ничем неутоляемой печали           

не пробованный ангелами вкус.

Пускай умру в объятьях гулкой ноты,

в блаженнейшей на свете из неволь

пусть пропаду, пусть выступившим потом

с лица окна стекает наша боль!

Пусть мучит плоть тщедушного рояля

озноба пробегающая дрожь.

Вы так смертельно, милая, устали,

я на усталость Вашу так похож…

Играйте, сладкая. Я вместо комплимента

одною грудью с Вами задышу.

Сражённые безумным инструментом,

залезут в петлю и палач, и шут.

Переиначить сущее не в силах

ни Вы, ни я. Как вечно ночь на день,

кресты, раскинув руки на могилах,

на всех живых отбрасывают тень.

Сыграйте навсегда во тьме пропавший

надежды луч, звонившие не нам

колокола и храм, не нас венчавший,

и нас отпеть готовящийся храм.

В чахотке клён красиво догорает,

поняв предсмертный осени каприз.

Сыграйте мне, пожалуйста, сыграйте

всю нашу жизнь.

*  *  *

Когда я в мире оборвусь,

струною лопну пресловутой,

простоволосой, необутой

не побежит за гробом Русь.

Звезда на холм не упадёт

для не стихающих стенаний,                    

и обо мне упоминаний

нигде потомок не найдёт.

На мной заплаканном песке

меня забудут незабудки,

и пёс, тревожно спящий в будке,

не вспомнит хлеб в моей руке.

Как забывают жар костра

им порождаемые искры,

мои стихи забудут быстро

их породившие уста.

И только женщина одна,

чьи очи списаны с иконы,

под ветровые перезвоны

меня припомнит иногда.

*  *  *

                               С. Корбуту

Всё так сорвёт с себя природа,

что взгляд стриптиз сочтёт за скромность.

Войдут цинизм и скука в моду –

с изрядным креном в обнажённость.

И будет прерван ветром-хамом

восточный танец ос-смуглянок

среди Божественного хлама,

среди мерцанья битых склянок.

И будет вечер зябнуть, меркнуть,

соприкасаясь с Вечной дрёмой,

и в мозг вливать за меркой мерку,

чтоб не свихнулся, астроному.

И будет осень в залах дрожи

вечерней гаснуть в бедных рамах…

В кафе прошествует прохожий

среди Божественного хлама.

Роскошно вызвездит Египет

над захолустьем и над градом,

и Клеопатра снова выпьет

того ж спасительного яду.

Начнётся оргия в притоне,

Рим навсегда покинут боги,

и окровавленный Антоний

века не сдвинется с дороги,

прося согласия таксиста

лететь к любому из паромов,

но легче вытянуть из сфинкса

рассказ о тайнах фараонов…

С кафе сближаясь воровато,

прошелестит шелками дама –

меж фонарей подслеповатых,

среди Божественного хлама.

Меж фонарей и окон тусклых,

держась за грудь, за боль руками,

пройдёт поэт один нерусский,

рыдая русскими стихами.

Оттуда, где смешны конверты,

прибудут тени, – и сквозь морок

проступят авторы и жертвы

былого хлада, глада, мора.

Намек горячий и перчёный

морозно выдохнет каратель,

и погрустнеет заключённый,

смотря, как плачет надзиратель.

И палачу вдруг станет трудно

не замахнуться на тирана,

все до одной Христовы раны

на теле выступят Иуды.

И сок испустит клюква или

брусника в той глуши и дали,

где под иконами любили

и под расстрелом умирали…

Неоспорим канон всегдашний,

и вновь составится поляна

из лебеды гвоздик вчерашних

и роз вчерашнего бурьяна.

Перемешавшись, фарс и драма

перепугают переулки,

среди Божественного хлама

играя в дьявольские жмурки.

Взбежит казнённая улитка

к зрачку, посмертно золотому,

и скрипнет дряхлая калитка

вослед кому-то молодому…

Разрушит утро снов Египет,

начнет светать, светлеть в России;

вопль звёзд повесится на всхлипе

блудницы, воина, мессии.

И плахи сруб, и свечка храма,

качнувшись, тронутся в обнимку

среди Божественного хлама –

без них продолжить вечеринку.

Теги: