Журавлёв Владимир Аркадьевич

 Прозаик, член Союза писателей России с 2018 г. Владимир Аркадьевич родился 12 сентября 1961 года в с. Новолетники Зиминского района Иркутской области, где жил до окончания средней школы. В 1984 году окончил Иркутский Институт Инженеров Железнодорожного Транспорта и был призван на срочную воинскую службу, а в 1987 направлен в г. Саратов на Высшие Курсы МВД СССР по линии ОБХСС. В 2010 году получил образование в  Братском государственном университете. Далее двадцать лет прослужил в системе МВД, уволился в запас в звании полковника.

       В последнее время занимал должность заместителя главы Россельхознадзора по Иркутской области и Республике Бурятия.

    Писать начал в 49 лет.  Главная тема произведений Журавлёва воспевание деревенского детства, родной деревни, ее жителей, их непростых судеб. Поэт Андрей Мирошников заметил: «В его деревенских рассказах мы видим яркие характеры, неповторимые типажи героев… Такая тихая деревенская лирика. Хорошая литература нужна народу, ведь деревня – это целый мир, который храниться в душе каждого человека».

     Владимир Журавлев является автором трёх поэтических сборников и нескольких книг прозы. Печатался в различных периодических изданиях Иркутской области — литературных журналах «Сибирь», «Первоцвет» ,«Юность» (Москва), «Простор» (Алма-Ата). Его сборник рассказов «Отсветы» стал лауреатом конкурса «Лучшая книга Иркутской области 2016 года». Также писатель является обладателем награды «Бронзовый витязь 2018» и диплома в номинации проза Международного славянского литературного форума «Золотой витязь 2019».

     В.А. Журавлев — Государственный советник Российской Федерации 2 класса. Награжден медалями «За безупречную службу» III степени (1995 г.); «За отличие в службе» II степени (2003 г.); «За отличие в службе» I степени (2006 г.). Имеет почетную грамоту Федеральной службы по ветеринарному и фитосанитарному надзору (2011 г.). Является мастером спорта по тяжелой атлетике. 

    Живет в Иркутске.

Отдельные издания

География души : стихи. – Иркутск : [б. и.], 2011 (Глазковская типография). – 207 с.

Лавочка : стихи / художник Т. Г. Ларёва. – Иркутск : Сибирская книга, 2012. – 269 с. : ил., портр. 

Дали мои, дали… / фото: А. Д. Андронов ; художник И. Н. Кочнев. – Иркутск, [б. и.], 2016 (Тип. «Принт Лайн»). – 238 с. : ил., фот.

Отсветы : рассказы. – Иркутск : [б. и.], 2016 (Тип. «Принт Лайн»). – 208 с. : ил.

Другие  награжденные  лица. – Иркутск : [б. и.], 2019 («Восточно-Сибирская типография»). – 196 с. : ил. 

Публикации в коллективных сборниках и периодических изданиях

Укор ; Хочу быть счастливым ; Без меня : стихи // Юность. – 2014. – № 3. – С. 116–117.

Отцово наказание : рассказ // Первоцвет. – Иркутск, 2016. № 1. – С. 21–24.

Отче наш ; Отсветы : рассказы  / рисунки Настасьи Поповой // Юность. – 2016. – № 3. – С. 46–51.

Недетская вина : рассказ // Сибирь. – Иркутск, 2017. № 1. – С. 101105.

То же // Через войну : повести и рассказы о Великой Отечественной войне. – Иркутск, 2020. – С. 144–152.

Владимир Журавлев

ОТЦОВО НАКАЗАНИЕ

рассказ

– Завтра никакой тебе рыбалки. Хватит каждый день на Протоке ошиваться. С утра пойдешь со мной стадо собирать. А потом чтоб весь день бабушке помогал, пока с матерью с работы не придем. Стадо встретишь – хоть зарыбачься, хоть закупайся…

Отец говорил не торопясь. Хрипловатый и в то же время сочный, бархатистый голос ничего не выражал. Но по тому, как у него слегка подрагивали пальцы, сворачивающие самокрутку, и как долго эта самокрутка не получалась, Валька понял, что он просто кипит внутри. Повезет – пар потихонечку улетучится. А если нет и этот котел с гремучей смесью взорвется – быть сегодня Вальке наказанным за все свои прегрешения.

Газетная полоска с «Вергуном» – крепкой для горла и невыносимо едкой для глаз, по мнению Вальки, махоркой, наконец-то превратилась в самокрутку. Чиркнула спичка. Кончик самокрутки, свернутый жгутиком, пыхнул огоньком и тут же, угаснув, затлел. Отец, сидящий на лавочке у калитки, вытянул уставшие за день от седла ноги и глубоко, с удовольствием затянулся, собираясь одновременно с выпускаемым дымом продолжить свою нравоучительную речь. Однако выдохнуть не сумел, закашлявшись так, что стоявший на привязи у ворот конь счел за благо отодвинуться настолько, насколько позволил повод.

Надсадный кашель был похож на рык медведя, избавляющегося после зимней спячки от кишечной пробки. Согнувшись в три погибели, отец ртом пытался поймать глоток воздуха, а рукой в то же время ухватить паршивца Вальку, из-за которого случилась эта неприятность.

Впрочем, из-за него вообще случаются все неприятности в доме, кроме тех, конечно, что случились из-за его старшего брата Валерки. Но Валерка решил заработать на настоящие брюки со стрелками и уже третий день тяпал грядки на совхозных полях, а значит, пользовался у родителей особым расположением, так как не шлялся без дела, «как некоторые».

Размышления Вальки были недолгими – что ему светило в такой ситуации, было очевидным. Во-первых, совсем недавно на рыбалке он утопил один из пары новеньких вьетнамских полукед, с мячами на щиколотках. Во-вторых, чтобы сделать себе такой же, как у бати, пастуший бич, который при умелом обращении издает громкие хлопки, отрезал для волосяной оконцовки нижний пучок с коровьего хвоста. Тем самым кормилицу лишил главной ее защиты от слепней, а сам едва не остался без глаза, получив по нему этим же куцым хвостом. В-третьих, для основы бича разрезал подходящий, по его разумению, узкий и гибкий прорезиненный ремень от зерноуборочного комбайна, сняв его со стены сарая. Тот все равно висел без дела, так как с коня на комбайн отцу пересаживаться только осенью, когда начнется уборочная. А теперь вот еще и «в-четвертых» появилось…

Вчера вечером, пока никто не видел, он по просьбе больших пацанов позаимствовал из батиных запасов, хранящихся в жестяной банке с крышкой, небольшую горсточку махорки. А чтобы не было заметно, добавил туда какую-то, похожую на сушеный табак траву, висевшую под навесом. Перемешанная в банке крошеная черемица, а это была именно она, почти не отличалась от махры, но выдала Вальку с потрохами при первой же батиной затяжке. А потому, когда отец прокашлялся, растоптав в сердцах треклятую самокрутку, Валька уже чесал по огороду между бороздами картошки, сшибая коленями с ее ботвы листья и мелкие ветви вместе с соцветиями. Выбежав за огород, остановился, немного постоял, и ноги сами побрели в сторону речки, с которой он и пришел домой перед самым стадом, только чтоб успеть управиться со всеми делами до прихода отца.

На речке никого не было. Все, как и Валька, ушли до стада домой, чтобы выполнить свои, практически у всех одинаковые домашние обязанности: встретить и запустить во двор корову с телками, напоить-накормить мелкий скот и птицу. Пацанам, кроме того, занести в летнюю кухню воды и дров, а девчонкам постарше – подоить корову. Дела нехитрые, но безусловные: не сделаешь – родители не отпустят вечером в кино, а завтра на речку.

Валька собрал в кучку еще дымящиеся угли костерка, у которого грелись во время купания. Переломал пару не сожженных днем хворостин, сложил их на угли и, наглотавшись дыма и выпачкав в золе ладони, раздул огонь. От нечего делать и оттого что очень хотелось есть, подобрал пару гусиных перьев, валявшихся вокруг в неисчислимом количестве, и, подпалив в костерке, стал губами собирать с них образовавшуюся по краям горьковатую, но ароматную черноту. Только днем такие же перышки были почему-то вкуснее и жечь их было интереснее. Бросив остатки голых, обгоревших остей в огонь, подбирать другие Валька уже не пошел.

Есть захотелось еще больше. Уйдя с утра на рыбалку с двумя огурцами и ломтем хлеба, густо обмакнутым прямо в кастрюлю с сахаром, он весь день провел на речке. Хлеб и огурцы съел почти сразу, как забросил в омуток удочку, а больше с собой ничего не было. Поймав до обеда десятка полтора пескарей и даже одного ельчика, собрался было домой, но, не выдержав соблазна, решил по пути чуток искупнуться вместе со всеми, да так и остался на реке до самого вечера.

Котелок, сделанный из большой банки из-под повидла и мягкой проволочки, в котором находился скромный улов, сначала стоял неподалеку от костра, и пацаны периодически подходили к нему – заглянуть, «чего поймал». Кто-то даже брал в руки сделанную из сухой сосенки удочку, проверяя, гибкая или нет. Еще бы была не гибкая – это ж бывшая Валеркина удочка! Он себе сделал разборную, из трех частей, соединяющихся алюминиевыми трубками, напиленными из старого велосипедного насоса. Но все эти погляделки продолжались, в общем-то, недолго.

Тимка Васильевский, когда у костра никого, кроме него и Вальки, не было, в очередной – уже, наверное, пятый – раз подошел к котелку и заискивающе произнес:

– Дай одного пескаря, а то исть охота, ажно не могу.

– А че домой не идешь? – с напускным равнодушием ответил Валька.

– А сам-то че не идешь? Дома бабушка, сразу грядки заставит полоть. Хлопчик вон ушел домой, – Тимка кивнул в сторону стоящего неподалеку дома, где жил Хлопчик, – поисть и хлеба принести – и больше нету.

– Ладно, возьми одного, тока большого не бери, – смягчился Валька и после секундного размышления добавил: – Я тоже одного съем.

Из ивняка быстро изготовили гладкие прутики, выловили из котелка по плавающему кверху брюхом пескарю, вздели на пруты и сунули в костер. Разумеется, что незамеченным для других это не прошло, и через секунду у костра толкалось еще человек пять голодных претендентов на готовящихся пескарей. Это в котелке они – улов, который полностью принадлежит поймавшему или поймавшим. Просить улов – стыдно, а брать без спроса позорно: рыбы в реке хватает всем, если нужна – бери снасти и лови. Но когда она в общем костре зажарится – это уже еда, тут уж можно смело поклянчить какой-нибудь кусочек.

Два пескаря на такую ораву улетели в момент, и Тимка на правах человека, делившего с Валькой «на всех» жареных пескарей, снова подступил к котелку:

– Давай еще зажарим? Че там, два-то всего съели.

– Ага, а домой я че принесу? Скажут, опять не рыбачил, а купался. Тот раз вон тоже всех съели, – отрезал Валька.

– Ну и че! Тот раз их скока было-то?!

В голосе Тимки прозвучало пренебрежение, что для Вальки как для рыбака было очень обидным, и он маленьким ершиком подскочил к Тимке:

– А скока бы ни было! Сам сходи, поймай и делай, че хошь!

Это было в самую точку: все знали, что Тимка рыбак никудышный и, кроме малявок, «на банку» сроду ничего не ловил.

– Ну, тада иди домой, – сразу согласился Тимка. – Че ты тут купаешься?

– Хочу и купаюся. Твоя, штоль, речка? – вызывающе ответил Валька и демонстративно пошел к воде. Достал зачем-то со дна горсть песка, подержал и, не зная, что с ним дальше делать, бросил обратно в воду.

– Купайся, купайся, – съехидничал Тимка, – тока пескари твои уже сдохли, и если их счас не почистить и в погреб не покласть, то их потом тока ты один исть будешь, и то от жадности.

Что верно, то верно. Либо надо идти домой, либо…

Валька протяжно вздохнул, вспомнив, каким вкусным был румяный, слегка подгоревший, но сочный елец, и, словно что-то ища или на что-то надеясь, посмотрел по сторонам. На берегу было пустынно и очень тихо. Прогревшийся за время дневной жары песок, поросший короткой, жесткой травкой, щедро отдавал свое тепло босым Валькиным ногам. Ласковая, как и днем, речушка что-то неслышно шептала ему своей малюсенькой шиверкой, а любопытная трясогузка, примостившись в двух метрах на камушке, глядела на него, пытаясь понять, что делает здесь этот маленький человечек в то время, когда ему положено находиться дома.

Но не было рядом никого, кому бы Валька мог рассказать, что все, что с ним случается, происходит не нарочно, а как-то само по себе. Он же не хотел топить кеды, а просто уронил их. И как ни старался потом поймать, не умея плавать, нахлебавшись по самые ноздри воды на быстром течении, один из них все-таки упустил. Хотел сделать бич, как у бати, чтоб так же щелкать, ведя с ним стадо вдоль деревни по утрам и вечерам, а получился из этого один вред. А уж отравить батю ядовитой махоркой у него точно даже в мыслях не было. Но кому это объяснишь, у кого спросишь, как быть дальше, если даже Валерка сказал, что Вальку не только осенью в первый класс не пустят, но и, когда вырастет, в армию не возьмут.

Не боясь испачкать шкеры, пошитые матерью из черного, еще блестящего сатина, Валька присел возле костра прямо на песок, подтянул ноги, обнял их руками и, склонив голову на колени, неожиданно для самого себя заплакал. Помимо его воли слезинки потекли по щекам, плечи затряслись, а ему самому стало отчего-то очень зябко, несмотря на то что вечер еще только начинался и хоть слабенько, но горел костер. Иногда Вальке казалось, что не хватает воздуха, и он пытался посильнее вдохнуть, но вместо глубокого вдоха все время получалось всхлипывание и его еще больше начинало трясти. Он плакал до тех пор, пока постепенно не обессилел, и слезы так же, как и начались, сами по себе перестали капать. Лишь всхлипы периодически продолжали сотрясать его плечи, прижатые к согнутым острым коленям.

Валька даже не заметил, как начало темнеть. По всей видимости, он, все так же сидя, задремал, потому что не услышал ни шагов отца, ни его оклика. Лишь когда отец опустил ему на плечо свою тяжелую руку, он подскочил, как ошпаренный, попытался вырваться и тут же сник, так как ладонь словно приросла к плечу. Отец резко развернул его к себе лицом. Валька непроизвольно зажмурился и, подхваченный уже двумя руками, взлетел вверх, оказавшись у отца на груди. Тот молча усадил Вальку так, чтобы ему было удобнее, и размеренно зашагал домой – не напрямую, огородами, как обычно все ходят, а через село, по дороге. Валька обнял отца за шею, положил ему на плечо голову и закрыл глаза. Ему вдруг так захотелось рассказать отцу про все, про все, что заставило его сначала убежать на речку, а потом заплакать там в одиночестве. Но оказалось, что это так непросто – рассказывать кому-то, пусть даже очень родному, то, о чем думаешь.

Он лишь прошептал:

– Папка, я не хотел… я хотел…

Сильнее прижался к отцу и, совершенно уверенный, что в этой жизни с ним больше никогда ничего случиться не может, начал дремать, посапывая в колючую, но такую родную шею отца. Уже в полусне он почувствовал своей щекой влагу, как будто опять потекли слезы, чуть встрепенулся, но отец, мягко проведя ладонью по его коротко стриженным волосам, вернул голову обратно себе на плечо:

– Спи, спи, наказание ты мое, а то опять проспишь утром стадо.

«Да, точно, а то просплю и бичом по-настоящему опять не пощелкаю, – совсем сонно подумал Валька. – Наверное, я и вправду во сне плакаю…»

И действительно, не могло же такого быть, чтобы плакал отец – этот большой, строгий и сильный человек, дошедший в войну на своем танке почти до Берлина.

Теги: